Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

— А вот еще: «Стремительно память о сущем окажется погребенной в волнах вечности».

Я опустил книгу.

— Что-то из этого откликается в вас?

— А что это была за мысль, начинающаяся словами: «Все мы творения на день»?

Я опять открыл книгу и перечитал: «Все мы творения на день: и кто помнит, и кого помнят. Всё недолговечно — и сама память, и объект памяти. Придет время, когда ты всё забудешь; и придет время, когда всё забудет тебя. Всегда помни, что скоро ты станешь никем и нигде».

— Не знаю почему, но от этого абзаца у меня мурашки по спине забегали, — сказал Джерод.

Бинго! Я возликовал. Это как раз то, на что я надеялся. Может быть, эта моя интервенция была навеяна тем, что было до нее.

— Джерод, попытайтесь пока забыть о других темах и сконцентрируйтесь на этой дрожи по спине. Что она говорит?

Джерод закрыл глаза и погрузился в задумчивость. После нескольких минут молчания я опять напомнил о себе:

— Порассуждайте об этой мысли: «Все мы творения на день: и кто помнит, и кого помнят».

После некоторой паузы Джерод, не открывая глаз, ответил:

— Сейчас я отчетливо вспомнил о своем первом контакте с Марком Аврелием. Я тогда учился на втором курсе университета Дартмута в классе профессора Джонатана Холла. Он попросил меня прокомментировать первую часть книги «Размышления», когда я задал вопрос, который его удивил и заинтересовал. Я спросил: «Для кого изначально предназначалась книга Марка Аврелия? Говорят, что сам автор не предполагал, что кто-то когда-нибудь будет ее читать, что он записывал мысли, которые и так сам знал, тогда для кого же он все-таки ее писал?» Я помню, что мой вопрос спровоцировал продолжительную и интересную дискуссию в классе.

Как досадно! Как удивительно досадно! Как же характерны для Джерода эти попытки втянуть меня в интересные, но не относящиеся к делу дискуссии. Он по-прежнему пытался приукрасить свой образ в моих глазах. Но более чем за год работы с ним я научился, что лучше не бросать ему вызов в такие моменты, как этот, а сначала отвечать прямо на его вопрос, а затем плавно возвращать его к главной теме.

— Насколько я знаю, ученые сходятся во мнении, что Марк Аврелий сделал ежедневное упражнение из повторения этих мыслей самому себе для того, чтобы поддерживать свою решимость и убеждать себя жить праведной жизнью.

Джерод кивнул. Язык его тела говорил о согласии, и я продолжил:

— Давайте вернемся к отрывку, который я процитировал. Вы сказали, что вас тронул абзац, начинавшийся словами: «Все мы творения на день: и кто помнит, и кого помнят».

— Разве я сказал, что он меня тронул? Может быть и так, но почему-то сейчас он не вызывает у меня эмоций. Честно говоря, в данный момент я не могу понять, какое это имеет ко мне отношение?

— Давайте я попробую напомнить вам контекст. Примерно десять или пятнадцать минут назад, когда вы описывали важность своего образа в моих глазах, мне показалось, что некоторые из размышлений Марка Аврелия могли бы быть разъясняющими для вас.

— Каким образом?

Как же досадно! Джерод, похоже, плохо соображал сегодня — обычно он отличался очень живым умом. Я собрался было прокомментировать его сопротивление, но передумал, поскольку был уверен, что он найдет контраргументы и это только затянет ненужную дискуссию. Я продолжил медленно продвигаться вперед:

— Вы придаете очень большое значение своему образу в моих глазах, поэтому давайте я еще раз прочитаю вам этот отрывок: «Все мы творения на день: и кто помнит, и кого помнят».

Джерод кивнул:

— Я знаю, что вы пытаетесь помочь мне, но эти величественные высказывания совсем не попадают в цель. Они такие мрачные и нигилистические. Ну да, конечно у мы существуем, но на день. Конечно, всё проходит мгновенно. Конечно, мы исчезнем без следа. Все это достаточно очевидно. Кто может это отрицать? Но в чем здесь польза для меня?

— Давайте попробуем так, Джерод: запомните эту фразу «Скоро всё забудет вас» и сопоставьте ее с той важностью, которую вы настойчиво придаете своему имиджу в моем сознании, в моем восьмидесятиоднолетнем, очень смертном, недолговечном сознании.

— Но, Ирв, при всем уважении ваш аргумент не очень убедителен…

Я увидел, как глаза Джерода загорелись от возможности начать интеллектуальный диспут. И в этом настроении он продолжил:

— Послушайте, я же не спорю: я согласен, что всё мимолетно. Я сам не претендую быть бессмертным или каким-то особым. Я понимаю, так же как и Марк Аврелий, что до моего рождения уже прошла историческая вечность и что вечность будет после моей смерти. Но какое это имеет отношение к моему желанию, чтобы уважаемый мной человек, другими словами, вы, думал обо мне хорошо в период моего короткого пребывания на Земле.