Эрих Фромм - Быть человеком. Концепция человека у Карла Маркса

Действительно, превращение человека в идола – это то, что произошло с развитием современной индустриализации, все более ускоряющейся в последние десятилетия. Узнавая секреты природы, управляя ею, человек почувствовал себя всемогущим. За созданием природы Богом последовало создание второй природы человеком. Из отрицания Бога следует возвышение человека до роли Бога. Этот процесс как таковой не осознавался, и не мог быть осознанным, поскольку мораль, на которой было построено буржуазное общество, все еще коренилась в религиозных концепциях. Как уже указал Достоевский, если Бог мертв, то все позволено!

Что случилось бы с гражданским обществом, если бы все было позволено? Традиционное религиозное прикрытие должно быть сохранено, чтобы гарантировать эффективность таких концепций, как долг, лояльность, патриотизм, уважение к закону. Впрочем, под этим осознанным прикрытием человек воодушевлен новым видением себя как Бога. Это касается не человека как индивида (на самом деле он чувствует свое бессилие), а общества, или, скорее, технически продвинутого сектора человечества, белого мира европейцев и североамериканцев. Это новое язычество, в котором человек превращается в идола, содержит глубочайшую психологическую мотивацию проявления энергии и умений, необходимых для создания мира современной техники.

Видение современной индустриализации (как капиталистической, так и коммунистической), воистину, является религиозным, подобно всем видениям, мобилизующим энергию для новых творческих структур. Движимый этим видением или, если угодно, опьяненный им, человек совершил технические чудеса, о которых мечтал, или даже не мечтал, всю свою предшествующую историю. Разве космические путешествия не сделали его существом вселенной, избавившимся от ограничений пространства? Разве не достиг он возможности менять структуру мозга и реакции, которые казались определенными актом божественного творения? Разве секретные службы, способные фотографировать и слушать самые интимные события, не столь же всемогущи, каким когда-то считался Бог?

На самом деле человек находится на пути к тому, чтобы стать Богом или, по крайней мере, он так думает, и это его ответ религиозной традиции и основа полного отрицания этики. Однако, чтобы стать Богом, человек должен превратиться в не-человека и тем самым в конце концов уничтожить себя, принеся себя в жертву на алтарь «истинного бога», в пользу которого Человеку-Богу со временем придется отречься от власти; этот «истинный бог» – техника .

То, что Маркс, как и все радикальные гуманисты, подразумевал под высказываниями «человеку следует стать своим собственным солнцем» и «человек есть мера всех вещей», это не идея человека как идола; человек, став полностью человечным, должен достичь высочайшей цели, какую только может себе поставить. Здесь видна новая связь с мистицизмом Экхарта. Экхарт говорил, что человек есть Бог или что Бог – в человеке, – утверждение, послужившее одной из основных причин обвинения Экхарта в ереси. Экхарт не имел в виду библейского бога, Бога-Создателя, Бога-Владыку. Для него человек был Божественностью, Единым, невыразимым; сутью человека было чистое существование как сути Божественности. Следовательно, ее нельзя было уловить, описать, назвать; это был Единый – Не-вещь. (Это отличает Экхарта от многих других мистиков, которые говорят о союзе человека с Богом. Экхарт тоже говорит о союзе, но он делает решительный шаг в сторону следующей концепции: нет надобности в союзе, потому что человек и Бог уже едины.)

Не считая терминологии, между атеистическим мистицизмом Экхарта и Марксовой концепцией человека как самого по себе высочайшего существа мало различий. Оба они придерживаются атеистических взглядов, оба обличают превращение человека в идола, для обоих исполнение человеком своего предназначения заключается в развертывании его сущностных сил как главной цели. Если Экхарт был атеистом-мистиком, говорившим на языке теологии, то Маркс был атеистом-мистиком, говорившим на языке постгегельянской философии. Они говорили на двух диалектах одного языка – в той мере, в какой это касалось цели человеческой жизни, политики и экономики. Экхарт на языке последних не говорил, язык же Маркса был языком классического экономиста.

Общие соображения об отношении Маркса к религии почти неизбежно оказываются размышлениями на главную тему: каковы взгляды Маркса и Экхарта на обладание и бытие. Наше обсуждение слишком схематично и кратко, чтобы адекватно описать проблему марксизма и религии. Мастерски это было сделано Эрнстом Блохом, особенно в его «Атеизме в христианстве». Блох проникновенно и часто прекрасным поэтическим языком говорит об атеистическом характере истинного христианства – впервые христиане были названы atheoi при дворе Нерона – и убедительно формулирует явный парадокс: «только атеист может быть хорошим христианином, но наверняка только христианин может быть хорошим атеистом». Этот парадокс – вызов во вступлении к книге – развивается и разрешается в последующем тексте. Заключение, к которому приходит Блох, в целом совпадает с тем, что я кратко сформулировал в отношении мыслей Экхарта и Маркса: неотчужденное христианство и неотчужденный марксизм выдвигают один и тот же принцип. Блох пишет: «Когда в христианских терминах говорится об освобождении обессилевших и угнетенных, когда в марксистских терминах глубина царства свободы остается (и делается) истинной сутью революционного сознания, тогда союз между революцией и христианством крестьянских войн не будет последним – и на этот раз он победит… Тогда марксизм и мечта о безусловном (Unbedingten) объединятся, шагая в ногу и используя одну стратегию» [130] Э. Блох. «Атеизм в христианстве». .