В доме жила также старая и некрасивая нянька, со свойственной всем нянькам смесью любви к детям и строгости к их прегрешениям; она была умелой и расторопной. Фрейд неоднократно упоминает в своих работах эту «доисторическую старуху». Он любил ее и отдавал ей по обыкновению все свои крейцеры, относя, впрочем, последний факт к покрывающим воспоминаниям [9] * Незначащее воспоминание, которое всплывает вместо связанного с ним значимого. (Примечания, помеченные *, принадлежат автору. — Ред.)
— возможно, это воспоминание переплелось с ее увольнением позднее за воровство, когда ему было 2,5 года. Няня была чешкой, и они общались на ее родном языке, который впоследствии Фрейд постепенно забыл. Важнее другое: она была католичкой и обычно брала маленького мальчика с собой на церковные службы. Она внушила ему представления об аде и рае и, возможно, также идеи спасения и воскрешения. После посещения церкви мальчик привык читать проповедь дома и толковать деяния Бога.
У Фрейда сохранилось лишь несколько осознанных воспоминаний о первых трех годах жизни и чуть больше о шести-семилетнем возрасте, однако в своем самоанализе он восстановил много важных вещей, им прежде забытых; он упоминает, что сделал это в возрасте 42 лет. Так, из забвения было извлечено кое-что из чешского языка. Среди.(осознанных) воспоминаний лишь немногие, довольно банальные сами по себе, представляют интерес. Так, например, он вспоминает, как проник из (сексуального) любопытства в спальню родителей и как был оттуда выдворен разгневанным отцом.
В возрасте двух лет он все еще мочился в постель, и строгий отец, а не снисходительная мать, ругал его за это. Он вспоминает, как однажды сказал по этому поводу: «Не беспокойся, папа. Я куплю тебе в Нойтитшайне (ближайший большой город) новую хорошую постель». Именно от подобных переживаний в нем зародилось убеждение в том, что обычно отец представляет в глазах сына принципы отказа, ограничения, принуждения и авторитета; отец олицетворял принцип реальности, в то время как мать — принцип удовольствия. Однако нет оснований считать, что его отец был более суров, чем обычно бывают отцы. Наоборот, все свидетельства указывают на то, что он был добрым, любящим и терпимым человеком, оставаясь при этом справедливым и объективным.
Один эпизод, который Фрейд должен был помнить из-за его тяжелых последствий, полностью выпал из его памяти. В возрасте двух лет он упал с табуретки, сильно ударившись нижней челюстью о край стола. Удар был настолько сильным, что потребовалось накладывать швы на сильно кровоточившую рану: шрам остался у него на всю жизнь.
Как раз перед этим произошло более важное событие — смерть его младшего брата. Фрейду было тогда год и семь месяцев, а маленькому Юлиусу только восемь месяцев. Появление на свет брата породило сильную ревность со стороны маленького Зигмунда к матери, которая до сих пор отдавала ему одному не только свою любовь, но и свое молоко. В письме Флиссу от 1897 года он признает наличие злобных желаний в отношении своего соперника и добавляет, что исполнение этих желаний в связи с его смертью возбудило упреки в собственный адрес — склонность, которая осталась у него с тех пор [10] * В свете этого признания кажется удивительным, когда 20 лет спустя Фрейд пишет, что 15-месячный ребенок неспособен испытывать зависть к новорожденному.
. В том же письме он рассказывает, как между двумя и двумя с половиной годами было разбужено его либидо по отношению к матери, когда он однажды застал ее обнаженной. Итак, мы видим, что Фрейд рано столкнулся с великими проблемами рождения, любви и смерти.
Есть все основания полагать, что самой важной личностью после родителей в раннем детстве для Фрейда являлся его племянник Йон, который был на год старше его. Они были неразлучными товарищами по детским играм, однако имеются указания на то, что их общие игры носили не всегда безобидный характер. Иногда на смену чувству любви приходило чувство враждебности. Но, несомненно, эти первые чувства были глубоки и интенсивны, по крайней мере, со стороны Зигмунда. Позднее, касаясь своих детских идеалов — Ганнибала и маршала Массены, — он писал: «Быть может, развитие этого военного идеала можно проследить еще далее в глубь детства вплоть до желания, проявившегося благодаря полудружественным, полувраждебным отношениям между моим старшим товарищем и мною». Более сильный физически Йон слыл драчуном, но маленький Зигмунд старался ни в чем ему не уступать. Даже в зрелые годы хорошо знавшие его люди порой не подозревали, как в нем бушевали страсти, скрытые за сдержанной манерой поведения.
Читать дальше