И пальма та жива ль поныне?
Все также манит в летний зной Она прохожего в пустыне Широколиственной главой?»
Здесь ассоциации, вызываемые у поэта «веткой Палестины», представляют как бы последовательные вычленения различных возможных линий раскрытия ре-динтегрированного этим стимулом опыта.
Некоторым подтверждением излагаемой гипотезы могут служить опыты, которые проводились у нас в лаборатории. Они заключались в том, что у испытуемых умышленно формировали определенный кругобразо чв, которые должны были служить таким промежуточным звеном, опосредующим ассоциации. Например, испытуемым давалась для тщательного запоминания какая-нибудь сложная картина. Через некоторое время, уже в другой обстановке, с ними проводился ассоциативный эксперимент. При этом в качестве стимулов время от времени давались отдельные детали, имевшиеся на «установочной» картине, и фиксировались образы, которые они вызывали. Оказалось, что значительная часть этих образов относилась к кругу тех, которые имеются на картине, хотя сами испытуемые при этом картину не вспоминали и даже не подозревали, откуда и почему у них возникли такие ассоциации. Причем подтверждалась та же закономерность. Если первый ассоциативный образ выделял какую-то связь или стоял в определенном отношении к исходному стимулу, то остальная цепочка образов в большинстве случаев находилась к исходному стимулу в том же самом отношении.
Обычно, при наблюдении промежуточного этапа ре-динтеграции не замечают, потому что сам испытуемый его, как правило, не сознает. Внешне все выглядит так, как будто определенный частный стимул влечет за собой определенное частное представление. Например, черный — белый, нога — валенок и т.п. Таким образом, весь мозг представляется как склад, в котором лежат образы стимулов и подвешенные к ним цепочками ассоциации.
В действительности, по-видимому, все происходит иначе. То, что мы называем ассоциацией, это лишь внешний, осознаваемый продукт процессов рединтеграции и дезинтеграции.
Это предположение позволяет частично понять внешне спонтанный и автоматический характер многих решений на образном уровне мышления. Он вызван тем, что промежуточное звено, обусловившее решение, обычно не сознается. Индуцировавшие его стимулы, а также процесс вычленения из него соответствующих образов, как правило, тоже не осознаются. Отсюда возникает видимость озарения при интуитивных решениях, которую подчеркивают многие авторы. Например, известный ученый Гельмгольц утверждал, что мысли у него «возникают неведомо откуда, неожиданно и без напряжения», «как по вдохновению». Великий математик Гаусс пишет об открытии им нового теоретического положения: «Как ударяет молния, так была решена и загадка. Я бы сам был не в состоянии доказать связь между тем, что знал раньше, и последними своими опытами, а также найти способ решения». О том же говорил известный математик Анри Пуанкаре.
Во всех этих наблюдениях отмечается, что сам момент решения осознается несознаваемым. Вернее, остается несознаваемым, как найдено это решение. Оно вдруг сразу откуда-то «выскакивает». Человек как бы до этого не видел решения, а теперь вдруг его усматривает, видит. Такой способ решения, как мы помним, гештальтисты назвали «инсайтом», или в переводе «непосредственным усмотрением». Само такое решение через непосредственное усмотрение называют иногда интуицией.
Интуиция представляется многим психологам явлением таинственным. Ибо она позволяет как бы без рассуждения, без выводов сразу найти решение. Причем неясно, откуда оно возникает, как человек к нему приходит.
Мысль, что фактически в этих случаях происходит вычленение каких-то элементов из бессознательно анализируемого рединтегрированного звена, высказывали многие исследователи. Психолог Сикорский иллюстрировал ее таким сравнением: «Процесс бессознательного подбора на основе какой-то главной идеи напоминает магнитное поле, магнитный поток, давший внезапно направляющие толчки миллионам железных пылинок, ставя их разом под действие одного общего начала». Драматург Кюрель развивает ту же мысль следующим образом: «Инфузория ротиферия, обитающая в водостоках, совершенно высохшая, и, казалось бы, превратившаяся в безжизненную пылинку, вновь оживает под дождем. Так и у нас в душе есть пласт воспоминаний, с виду безжизненных, но внезапно оживающих при благоприятном воздействии. Строгий анализ бессилен оживить их и расположить во времени и пространстве. Лишь воображение может превратить мертвую пыль в живую материю, придать ей форму и выразительность».
Читать дальше