Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев

Впрочем… — Холмс задумался.

— Ну-ну? Что же вы замолчали? — подстегнул его Уотсон.

— Вы, я полагаю, заметили, что в окончательном тексте романа Пушкин гораздо мягче изобразил быт и нравы ларинской «Обломовки», нежели в черновых набросках.

— Да, конечно. Я как раз собирался напомнить вам об этом.

— Так вот, можно предположить, что сделал он это как раз для того, чтобы появление такого удивительного существа, как Татьяна, в этом мрачном медвежьем углу, в этом стоячем болоте не казалось таким уж чудом.

— Иначе говоря, чтобы ее своеобразие, ее особенность не казалась такой уж неправдоподобной?

— Вот именно!

— Ну что ж, — согласился Уотсон. — Надо отдать Пушкину справедливость, этого он достиг. Тем более, если память мне не изменяет, он подчеркивает, что Татьяна с самого раннего детства резко отличалась и от сестры и от подруг…

— Верно, — подтвердил Холмс.

И в подтверждение этих слов Уотсона процитировал:

— И потом, Холмс, вы все-таки не станете отрицать, что я был не совсем далек от истины, когда заметил, что в имении родителей Татьяны была недурная библиотека.

— Дурная или недурная, не скажу, но какая-то библиотека безусловно была.

Он снова процитировал:

— Вот видите? — обрадовался Уотсон. — Шутка сказать! Руссо!.. Нет, Холмс, то, что Татьяна выросла именно такой, какой описал ее Пушкин, меня ничуть не удивляет. В этом я не вижу и тени неправдоподобия. Поражает меня совсем другое.

— А именно? — насторожился Холмс.

— Совершенно неправдоподобно, на мой взгляд, что эта самая Татьяна, выросшая в глуши сельского уединения, эта, как говорит Пушкин, «лесная лань», вдруг, словно по мановению волшебного жезла, превратилась в великолепную светскую даму.

— Не скрою, Уотсон, — отвечал на это Холмс. — На сей раз вы затронули действительно интересный и, смею сказать, весьма щекотливый вопрос.

— В самом деле? — обрадовался Уотсон, не избалованный комплиментами своего друга. — И как же вы объясняете этот казус? Уж не считаете ли вы, что Пушкин тут чего-то недодумал?

— Посмотрим, — уклонился от прямого ответа Холмс. — Выяснению этого загадочного обстоятельства мы посвятим специальное путешествие. А пока, дорогой Уотсон, перечитайте внимательно соответствующие главы «Евгения Онегина». Чем лучше мы с вами подготовимся к предстоящему расследованию, тем вернее достигнем цели.

— Нет-нет, Уотсон! Ни в коем случае! Это было бы непростительной ошибкой с вашей стороны, — сказал Холмс.

Уотсон вздрогнул.

— Что было бы ошибкой? — растерянно спросил он.

— Если бы вы сделали то, о чем сейчас подумали.

— А почем вы знаете, о чем я подумал?

— Ах, боже мой! Сколько раз я вам уже толковал, что у вас такое лицо, по которому можно читать, как по открытой книге. Сперва вы хотели поделиться со мною какой-то важной мыслью, пришедшей вам в голову. Потом вдруг заколебались. На вашем лице отразилось сомнение. «Скажу, а он опять начнет меня стыдить, упрекать в невежестве, — подумали вы. — Так не лучше ли мне даже и не начинать этого разговора?» Тут я и позволил себе вторгнуться в ход ваших размышлений, решительно заявив; «Нет, друг мой! Не лучше! Никак не лучше!» Итак, какую мысль вы собираетесь утаить от меня?

— Мысль, которая у меня возникла, когда я перечитывал, кстати, по вашему совету, седьмую и восьмую главы «Евгения Онегина», — неохотно признался Уотсон.

— Что же это за мысль?

— Поразмыслив над этими главами, я пришел к выводу, что Пушкин тут… как бы это выразиться поделикатнее…

— Ошибся? — подсказал Холмс.

— Во всяком случае, чего-то он тут недодумал. В самом деле, уж слишком быстро у него Татьяна из скромной провинциальной барышни превратилась в знатную даму, сразу затмившую всех своей красотой. Ну, красота — это еще туда-сюда. Красота, как говорится, от бога. Но то-то и дело, что Татьяна вовсе даже не красотой всех поражает. Погодите, я вам сейчас прочту…