Ярослав Бутаков - Эволюция человека глазами самого человека - Антинаучно-популярная книга

Так историк Фаддей Францевич Зелинский в самом начале ХХ века написал про античную астрологию. Нетрудно увидеть, что всё сказанное очень точно подходит к дарвиновой теории эволюции! Сразу получив поддержку большинства европейской интеллигенции, эта теория не нуждалась в том, чтобы предъявлять исчерпывающие и точные доказательства своей правоты. Ей было достаточно одного правдоподобия, помноженного на тот юношеский задор, с которым её сторонники сокрушали веру в сотворение человека и пропагандировали «монистическую философию», как они её называли.

Конечно, нужна была и научная аргументация, и здесь адепты дарвинизма, ничтоже сумняшеся, выдавали желаемое за действительное, а то и вовсе не брезговали откровенными фальсификациями. Особенно прославился на этой ниве немецкий естествоиспытатель и пропагандист Эрнст Геккель (1834—1919). Знаменитые «зародышевые ряды», которые он поместил в свою книгу «Естественная история творения» (1866), послужили основанием для формулировки «биогенетического закона»: онтогенез есть рекапитуляция филогенеза, или, как его сформулировал сам Геккель в «Мировых загадках»: «Онтогенезис есть краткое и быстрое повторение филогенезиса, обусловленное физиологическими функциями наследственности (размножения) и приспособления (питания)».

Эти эмбриональные ряды до сих пор фигурируют на страницах учебников, хотя ещё в конце XIX века стала известна их фактическая неточность во многих случаях. С того времени не прекращаются споры: были рисунки Геккеля сознательной или бессознательной фальсификацией? Но даже самые благожелательно настроенные к Геккелю нынешние немецкие учёные Т. Юнкер и У. Хоссфельд вынуждены признать, что «Геккель счёл возможным ограничиться схематическими изображениями, а не результатами прямых наблюдений. Он считал общее происхождение достаточно доказанным другими данными сравнительной анатомии. К тому же, едва ли у него была возможность получить достаточное количество эмбрионов человека для исследования». Из этих слов явствует, что Геккель осознавал, что вводит научную общественность в заблуждение своими заведомо неверными рисунками.

Хотя Дарвин в «Происхождении видов» сознательно обошёл стороной вопрос о происхождении человека, лишь упомянув, что в будущем, возможно, возвратится к этой теме, обсуждение его теории сразу же приобрело чётко выраженную «обезьянью» направленность. Ибо из неё напрямую вытекало происхождение человека от обезьяноподобного предка. Несмотря на то, что в тот период не было известно ни одно ископаемое соответствующего рода, огромная когорта учёных взялась доказывать «естественное» возникновение человека из животного, опираясь только на данные сравнительной анатомии. Эти данные были известны уже давно, десятилетиями и даже столетиями. Из этого явствует, что учение о происхождении человека от обезьяны утверждалось в биологии не на основе каких-то новых положительных научных открытий, а исключительно благодаря общественной смене научной парадигмы.

В сущности, для биологической науки нет надобности в теории эволюции. Систематика живых существ на основе общих черт их строения была проведена ещё Карлом Линнеем (1707—1778) без всякого учения об эволюции. Линней был убеждён в сотворённости и неизменности видов. Дальнейшее уточнение систематики также могло проходить и проходило без участия эволюционной доктрины. Такие уточнения сами влияли на взгляды о родословной той или иной группы живых организмов, но никак не наоборот.

Теория эволюции имеет значение только для реконструкции истории биосферы Земли, то есть для праздной, отвлечённой, непрактической задачи, заключающейся лишь в конструировании мифа о прошлом Земли – мифа наукообразного, нацеленного на вытеснение религиозных мифов об этом прошлом. Никакого другого значения теория эволюции органического мира не имеет. Сама же картина прошлого, создаваемая на основе теории эволюции, мало что бесполезна для практической деятельности людей и развития научных знаний, она к тому же принципиально непроверяема в силу необратимости времени.

На эту особенность дарвинова учения – его ненаучность – задолго до Поппера обратил внимание русский естествоиспытатель Николай Яковлевич Данилевский (1822—1885). В своей посмертно вышедшей работе «Дарвинизм. Критическое исследование» он, разобрав несостоятельность аргументов Дарвина в пользу эволюции путём естественного отбора, заключил констатацией того, что «учению Дарвина недостаёт объективного основания». Единственными причинами успеха его теории в публике стали совпадение её появления с господством крайнего материализма и идеи развития, а также её «необычайная удобопонятность, ясность и простота». Последние качества Данилевский считал отрицательными для подлинно научной теории, которая, трактуя явления окружающего мира, не может предлагать простое схематическое их объяснение, а вынуждена быть сложной, как и сам этот мир.