Оливер Сакс - Музыкофилия

«Я много лет играл на клавишных в рок-ансамбле, и в мой день рождения (мне исполнилось тогда двадцать два) мы играли в маленьком баре небольшого городка. К счастью, в тот день в баре было немноголюдно. Из-за юношеской безответственности я слишком много выпил в перерыве между выступлениями. Потом я «отключился» и пришел в себя в тот момент, когда мы играли какую-то из песен «Роллинг Стоунз». Я был настолько пьян, что, помнится, сильно удивился тому, что мои пальцы могут в лад нажимать клавиши и извлекать из них верные ноты и аккорды. Когда я попытался вмешаться в процесс, то потерял способность играть. Я просто не мог вспомнить, как играть эту вещь, и я убрал руки с клавиатуры. По счастью, в этот момент я снова отключился, потому что это было последнее, что я помню. Когда я потом спрашивал друзей, как я играл, то, как это ни странно, они сказали, что я играл неплохо, за исключением одного момента при исполнении песни «Роллинг Стоунз». Они даже не поняли, что я был сильно пьян».

Существует не один способ заучить и запомнить музыкальную пьесу – разные музыканты используют разные способы или их комбинации: слуховые, кинестетические, зрительные наряду с разумным, осознанным усвоением музыкальных правил, музыкальной грамоты, а также с анализом чувств и намерений. Мы знаем об этом не только из личных сообщений о музыкальной памяти и из результатов экспериментального ее изучения, но и из данных МРТ, на которых видны участки мозга, активирующиеся в процессе заучивания новой пьесы.

Но после того, как пьеса заучена, проанализирована, исследована, обдумана, неоднократно сыграна и поставлена в репертуар имплицитной памяти – только тогда пьесу можно играть «автоматически», без осознанных усилий и без обдумывания.

Способность удерживать в памяти и расширять художественный и артистический репертуар даже на фоне амнезии можно продемонстрировать на поразительном примере одного выдающегося актера, у которого амнезия развилась после открытой операции на сердце. Несмотря на утрату событийной, эпизодической памяти, его громадный репертуар от Марло до Беккета нисколько не пострадал, так же как и его актерское мастерство, и этот человек продолжал блистать на сцене, радуя публику своим неувядающим мастерством. Не пострадала и его способность заучивать новые роли, ибо заучивание роли, вживание в нее, пропускание ее через себя – это не то же самое, что усвоение некой абстрактной «информации». За заучивание роли по большей части отвечает процедурная память. То, что у этого актера отсутствует эксплицитная память на прошлые представления, можно, вероятно, даже считать преимуществом, ибо каждый спектакль для него – встреча с чем-то совершенно новым и уникальным, с вызовом, на который он сможет ответить самым неожиданным способом.

Это очень похоже на исповедь страдающего амнезией рассказчика из романа Умберто Эко «Таинственное пламя царицы Лоаны»:

«Я начал вполголоса напевать мелодию. Я делал это автоматически, не задумываясь, как чистят зубы… но, как только я задумался, песня оборвалась на следующей же ноте. Я затянул ее на целых пять секунд, она звучала, как сирена воздушной тревоги или фрагмент заупокойной мессы. Я не знал, как мне петь дальше, я не знал этого, потому что забыл, что я пел до этого. Пока я пел, не думая, я был самим собой во все время припоминания, и это припоминание можно было назвать памятью гортани, в ней были «до» и «после», связанные воедино. Сам я был завершенной песней, и, каждый раз, когда я начинал петь, мои голосовые связки были уже готовы пропеть следующую ноту. Думаю, что таким же образом играет и пианист: играя какую-то ноту, его пальцы уже готовы ударить по следующим клавишам. Без первых нот мы не сможем дойти до последних, ибо первые ноты настраивают нас, и нам удастся пройти от старта до финиша только в том случае, если с самого начала песня уже заключена в нас как единое целое. Но теперь я уже не знаю всю песню целиком. Теперь я подобен горящему бревну. Оно горит, но не ведает того, что когда-то оно было частью целого дерева, оно не может никоим образом узнать, каким оно было, оно не знает и того, как его охватило пламя. Оно просто сгорает, и все. Я тоже живу в условиях чистой утраты».

Рассказчик Эко называет это «чистой утратой», но в действительности чудо заключается в том, что это – чистое приобретение. Можно спеть целую песню, не пользуясь при этом эксплицитной памятью, любой памятью – в общепринятом смысле этого слова. Песня волшебным образом творит сама себя, ноту за нотой, приходя ниоткуда, и тем не менее «каким-то образом», как говорит Эко, песня целиком заключена в нас.