Текелински - Действительность. Том 1

Моё произведение, это лишь ещё одна безнадёжная попытка испить из этого «колодца» увидеть истинный мир, почувствовать его, и попытаться хоть как-то обозначить его наделы. Ещё один взгляд в бездну, ещё одно амбициозное желание потрогать истинную плоть мира. А по большому счёту, попытка обнаружить и вывести на свет собственный внутренний мир, рассмотреть свою собственную глубину.

Динамика написания этого произведения, – проста. Мысли, из хаотически блуждающих образов зарождались в глубине моего идеального разума, затем кодировались и формировались в некие цепочки умозаключений. И я, насколько мне позволяло моё рационально-аналитическое мышление, выстраивал затем более-менее стройные ряды собственных воплощающихся в упорядоченную конструкцию, воззрений. Вы спросите меня к какому разделу общей философии можно отнести мой труд? Скажу без капли кокетства, – не знаю. Я смотрю на него так, как смотрит мать на своё дитя. Мать не видит характерные черты лица своего ребёнка. Для неё они всегда – идеальны. В том смысле, что не поддаются никакой идентификации. Можно искренне позавидовать автору, когда он сам, смело и уверенно относит своё произведение к какому-нибудь конкретному разделу общей философии. Это говорит о том, что он достиг некоей конкретизации своего мышления, и может называть себя профессионалом.

Я бы мог отнести свой труд к антологии, гносеологии, эпистемологии, или даже гностицизму, а себя соответственно к гностикам, так как вся его полнота исходит сугубо изнутри, из собственного опыта, и не является продолжением какой-либо утверждённой философской концептуальной системности, не придерживается какой-либо зарекомендовавшей себя архаической дисциплины. К тому же одна из основных концепций моего произведения в отношении мира, как «нарушения», как сдвига, как некоей трансформации абсолютной гармонии пустоты, в относительную гармонию действительности, не далеко отходит от воззрений древних гностиков. Но и, тем не менее, этого позволить себе не могу. Ибо при всех совокупных признаках меня, как гностика, я не являюсь таковым, по сути. Так как сам «гнозис», несёт в себе всё же наличие божественного начала, как некоего присутствия. А это идёт вразрез моим воззрениям и умозаключениям относительно основ мироздания. По моему убеждению, всякое самое неопровержимое, не оскопляемое и безусловное присутствие, является лишь вершиной градации чистой иллюзии нашего разума, лишь её сверх возвышенным пантеоном. Иллюзии, без которой нет жизни как таковой, как нет её – без дыхания. Но можно ли дыхание относить к безусловному присутствию?

В этом труде можно найти, как экзистенциально-философское, так и натуралистически-эстетическое, как эмпирическое, так и трансцендентальное, как постмодернистское, так и консервативное, как наивное, так и в высшей степени запредельное. Противоречивость моего труда олицетворяет общую парадоксальность моего воззрения. Ведь воззрение, как известно, вещь сложная. И своей сложностью, оно отражает парадоксальность и сложность самого мира. Словно в системе кривых зеркал, мой мир предстаёт адекватным этой кривизне и моей внутренней архаической системности. И в силу этого, моё произведение есть сплошная антиномия. Но не всякая антиномия, как известно, является обязательным фактором ошибочного. Ибо само бытие, есть воплощённая антагонистическая антиномия.

Это произведение сохраняет в себе всю хронологическую последовательность формирования моей мысли, и моего слога. От простого и даже пошлого, к сложному и запредельному, и затем снова к простому. Оно отражает хронологию формирования всякого органистического существа. И вся начальная наивность, детская горячность, с лихвой окупается последующей серьёзностью, доходящей до холода «абсолютного ноля».

Все мои умозаключения, сложенные в относительно стройные ряды, в сути своей – интуитивны, абсолютно гипотетичны и не несут в себе почти нигде, никакой классической научной фундаментальной подложки. Как и не содержат никакой рациональной и практической полезности, как только глубоко созерцательной, – философской. Они есть воплощённый синтез идеального и рационально-аналитического мировоззрения, как неких производных продуктов от функционирующих и продуцирующих «ганглий» моего мятежного дуалистического разума. И в равной степени, как инстинктивны, так и рефлексивны, в строгом академическом смысле. Я писал так, как мог. Насколько мне позволяло на тот момент, моё образование и мои лингвистические способности. Я никогда не стремился ни к упрощению, ни к усложнению. Единственно к чему я стремился в своём изложении, так это к ясности. Хотя, вполне отдаю себе отчёт в том, что мало достиг на этом поприще. Ведь крайне сложно добиться ясности изложения в столь тёмных вопросах. Сложные вещи, очень трудно описать простым языком. А порой, это сделать просто невозможно. Я инстинктивно стремился к гармонии, подчас приукрашивая изложение своих мыслей, как мне казалось, поэтическими оборотами. И когда мне это удавалось сделать к месту и вполне гармонично, это доставляло мне удовлетворение.