Орлов Дмитриевич - Этнос и глобализация - этнокультурные механизмы распада современных наций

Аналогом Февраля стало разрушение СССР, далеко не сводимое к ельцинскому перевороту августа 1991 года. Непревзойденное по военной и экономической мощи государство распалось без активного сопротивления как бывшего «советского народа», так и политических элит и силовых структур.

Все три исторические катастрофы хорошо документированы и изучены как на научном уровне, так и на уровне художественной литературы, зачастую фиксирующей тонкие феномены массового сознания, игнорируемые политиками и историками.

Во всех случаях политических катастроф для крушения политической системы не было объективных предпосылок. В то же время современники отмечали характерные тренды и социальные маркеры будущих социальных катастроф, лежащие в основном в сфере массового сознания.

Очевидно, что процесс назревания политической катастрофы, прежде всего, кризис оснований власти, имеющий специфические социальные механизмы, должен иметь прямые или косвенные социальные индикаторы, маркеры, позволяющие оценить степень неустойчивости системы власти до необратимого перехода катастрофы в завершающую, открытую фазу, когда развитие событий опережает реагирование участников процесса.

Неоднократно отмечено, что политические катастрофы происходят в условиях отсутствия или снижения внешней угрозы. Более того, зачастую фатальный для государства кризис власти возникает на пике территориального роста и военного могущества.

Так, Франция Людовика XVI была ведущей западноевропейской державой своего времени.

Февраль 1917 года пришелся на заключительную фазу Первой мировой войны, в которой Российская империя, пусть и понеся потери, входила в коалицию победителей.

Распад СССР также произошел на пике его военно-политического и экономического могущества, хотя и в условиях сильнейшего идеологического и политического кризиса, спровоцированного собственными политическими элитами.

Системный кризис, ведущий к политической катастрофе, во многом провоцируется кризисом пределов роста, связанным с достижением государством пределов территориального или экономического роста, который почти всегда протекает в латентной форме. Объективно неизбежное снижение темпов развития государства и общества при достижении пределов его количественного и территориального роста неизбежно обостряет конкурентную борьбу за социальные ресурсы и, прежде всего, за властные ресурсы, как «концентрированное отражение экономики», дающее политическим деятелям и группировкам монопольный доступ к финансовым и материальным потокам и ресурсам.

Таким образом, успешная реализация обществом целей своего развития на этапе быстрого роста ведет к фазе исчерпания потенциала роста и снижения вертикальной мобильности, провоцируя конкуренцию, фрагментацию и другие социальные процессы дивергентного порядка.

В то же время внешние вызовы и угрозы, а также процессы территориального и экономического роста, консолидируют общество как по вертикали (система власти), так и по горизонтали (конкуренция элитных группировок).

Одна из форм латентного кризиса пределов роста, создающая благоприятный социальный фон для политических катастроф, – кризис вертикальной мобильности, остановка «социальных лифтов». На уровне индивида кризис вертикальной мобильности, обусловленный исчерпанием потенциала развития, выражается в ограничении возможностей повышения социального статуса, что связано с нехваткой соответствующих социальных ниш. Отсутствие индивидуальной социальной перспективы и порождает ощущение социального «застоя», несмотря на динамичное развитие экономики и технического прогресса, как это было накануне обрушения советского общества.

Так, во многом именно кризис вертикальной мобильности создал предпосылки для политической катастрофы советского общества. Так, если практически все довоенные выпускники вузов, начавшие карьеру в годы наиболее высоких темпов развития, сделали административную или научную карьеру, то в 70-80-х годах следующие поколения выпускников оказались в социальном тупике, поскольку более высокие социальные позиции оказались прочно и надолго занятыми предшествующим поколением. Это вполне объективное ощущение социального тупика, «застоя», «геронтократии» во многом обусловило диссидентские настроения, а позже и массовое участие советской интеллигенции в разрушении собственного государства.