Борис Кипнис - Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

Согласитесь, что тон здесь вовсе не официальный, да и подписывается князь иначе. В конце совсем по-товарищески приписка:

«P.S. Еще будет Вам и шпага богатая» [907] Там же. .

Три этих письма свидетельствуют об одном: Потемкин не испытывал ни малейшей зависти к успехам своего великого подчиненного, способствовал его достойному награждению и поздравлял от всей души.

Так что же ответил ему в тот день Суворов? О, это очень интересно. Сохранившееся и дошедшее до нас письмо вполне корректное и официальное, но не более того [908] Суворов А. В. Письма. – С. 189. . Письма такого же личного, как третье, пока что не обнаружено. Бог даст, кому-нибудь из историков повезет в будущем. Но есть четвертый адресат, которому пишет в этот «письменный день», как говорили в том столетии, Суворов. Этот адресат – И. М. де Рибас. Он уже нам хорошо знаком, полководец ему не просто доверяет, он поверяет Иосифу Михайловичу сокровенные мысли и чувства, а потому письмо к нему нам особенно интересно. Это даже и не письмо, это десять стихотворных строк на французском, как, впрочем, и все письма к нему. В письме этом необычно то, что в его начале нет «обычного» обращения – приветствия адресата, а сразу же начинаются стихи. Лишь последняя строка фактически обращена к адресату – это благодарность ему за поздравления с награждением, но стихотворный текст обращен вовсе не к нему. К кому же? Судите сами, помещаем русский перевод, французский автограф вы можете прочесть в замечательной публикации В. С. Лопатина:

Конечно, это подстрочник, правда, французский оригинал – поэзия не великая, но все-таки кое-как срифмованная. Однако же дело вовсе не в поэтических достоинствах текста, а в том, к кому обращены эти строки. Стихи не оставляют ни малейшего сомнения: их предмет – Потемкин, и благодарность нашего героя – ему. Почему он не послал их прямо своему патрону? Загадка. Может, осознавал несовершенство рифм и размера, но ведь князь, в конце концов, не Костров и не Державин, чтобы судить их строго. Кто знает? Кстати, Державину через пять лет он рискнет «в простоте солдатского сердца» излить «чувства души своей» [910] Суворов А. В. Письма. – С. 287. . Может, потому, что русские строки удались ему больше, чем французские? Одно сказать можно определенно: эти французские строки и есть письмо Суворова к Потемкину, письмо его сердца, переполненного благодарностью, но сердца одновременно гордого и потому стыдливо не желающего предать огласке столь несовершенные по форме выражения искренние чувства. Достойно внимания и то, что де Рибас не предал эти стихи огласке, поэтому свет их прочел лишь в 1916 г. в работе В. А. Алексеева, почему-то решившего, что письмо адресовано Нассау-Зигену [911] Наверное, потому что la prens в русском переводе означает и «князь», и «принц» (см.: Алексеев В. А. Суворов – поэт. – СПб., 1901. – С. 34–35). .

Искренность своей благодарности князю Таврическому Суворов, однако, не стал скрывать в письме к пятому адресату, избранному им в качестве поверенного своих чувств по отношению к своему патрону. Это письмо к В. С. Попову, тоже уже знакомому нам. Вот оно:

«Милостивый Государь мой Василей Степанович! Насилу вижу свет от изсточника радостных слез. Могу ли себе вообразить? Верить ли? Бедный, под сумою, ныне… Но в последнее, настоящее время! Долгий век Князю Григорию Александровичу! Увенчай его Господь Бог лаврами, славою. Великой Екатерины верноподданные, да питаютца от тука Его милостей. Он честный человек, он добрый человек, он великий человек! Щастье мое за него умереть! Право, не опомнюсь: голову очень ломит. Служите верою и правдою, и Вам то же будет. Обнимаю Вас, моего друга, моего милого, почтенного друга…» [912] Суворов А. В. Письма. – С. 190.

Казалось бы, в этом сумбурном, отрывистом письме он излил чувства свои до конца, но столь нервная, столь легко возбудимая психика быстро успокоиться не могла. И вот на следующий день, 9 ноября, он снова пишет В. С. Попову послание сугубо деловое, речь идет о такой прозаической вещи, как деньги. Суворов уже подписал по всей форме письмо, и вдруг клокочущее в глубине сердца чувство снова прорывается на бумагу: