Питер Сингер - Освобождение животных [litres]

Так было и с философами того времени, когда выходило первое издание этой книги. Они не ставили под сомнение взгляды общества на отношения с другими видами. В своих работах большинство философов, затрагивавших этот вопрос, явным образом выражали те же взгляды, что и большинство других людей, а их слова только убеждали читателей в оправданности их удобных видистских привычек.

В то время в дискуссиях о равенстве и правах в моральной и политической философии почти всегда подразумевались проблемы человеческого равенства и прав человека. В результате проблема равноправия людей и животных вообще не попадала в поле зрения философов и их учеников, что уже говорит о неспособности философии того времени бросить вызов общепринятым взглядам. Однако философам трудно было говорить о человеческом равенстве, не поднимая вопроса о статусе животных. Причина этого – как, возможно, стало очевидно из первой главы этой книги, – связана с вопросом о том, как интерпретировать и защищать принцип равенства, если его вообще можно защитить.

Философам 1950–1960-х годов сложно было интерпретировать идею равноправия всех людей так, чтобы она не казалась ложной. Ведь в большинстве отношений люди вовсе не равны; и если мы попытаемся найти какую-то общую для всех характеристику, то она будет чем-то вроде наименьшего общего знаменателя – настолько малого, что он есть у всех людей. Проблема в том, что любая из таких характеристик будет присуща не только людям. Например, все люди, но не только люди, способны чувствовать боль; и хотя только люди умеют решать сложные математические задачи, это умеют делать не все из них. Поэтому оказывается, что в том единственном смысле, в котором люди действительно равны, по меньшей мере, некоторые представители других видов тоже равны – то есть равны некоторым людям.

С другой стороны, если мы сочтем эти характеристики не имеющими отношения к проблеме равноправия (о чем я писал в первой главе) и решим, что равноправие должно быть основано на моральном принципе равного учета интересов, а не на каких-то общих характеристиках, то найти основания для исключения животных из сферы равноправия будет еще сложнее.

Этот вывод не совпадает с убеждениями, которые отстаивали философы-эгалитарианцы того времени. Однако вместо того чтобы принять логически вытекавший из их рассуждений вывод, они пытались обосновать свои взгляды на равноправие людей и неравноправие животных аргументами, которые на поверку оказывались или недальновидными, или неискренними. Например, философскими разговорами о равноправии в то время прославился Ричард Вассерстром, профессор философии и права Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. В своей статье «Права, права человека и расовая дискриминация» Вассерстром определял права человека как такие права, которыми обладают люди и не обладают животные. Далее он утверждал, что люди имеют право на благополучие и свободу. В защиту идеи права человека на благополучие Вассерстром говорил, что отказ в избавлении от острой физической боли не даст человеку вести полноценную или удовлетворяющую его жизнь и что именно наслаждение этими благами отличает людей от других живых существ [420]. Однако если разобраться в том, что означает в данном случае выражение «эти блага», то мы видим единственный пример – избавление от острой физической боли, а это способны оценить не только люди, но и животные. Поэтому, если люди и имеют на это право, его никак нельзя считать специфическим правом человека в определении Вассерстрома. Животным оно тоже должно быть предоставлено.

В тех случаях, когда требовалось найти какие-то обоснования для моральной пропасти, которая, по расхожему представлению, якобы разделяет людей и животных, но при этом выявить реальные различия между людьми и животными не удавалось, философы часто увиливали от прямого ответа. Они ограничивались высокопарными фразами, например о «врожденном достоинстве человеческой личности» [421]. Они говорили о «врожденной ценности всех мужчин» (с сексизмом здесь тоже все понятно, как и с видизмом), как если бы все мужчины (или все-таки все люди?) обладали некой ценностью, которой не имеют другие [422]. Или же философы утверждали, что люди – и только люди – являются «целью в себе», в то время как «все прочее, кроме личности, может представлять ценность только для личности» [423].

Как мы уже знаем из предыдущей главы, у идеи человеческого достоинства и ценности как отличительных признаков есть долгая история. В ХХ веке вплоть до 1970-х годов философы отбрасывали исходные метафизические и религиозные обоснования этой идеи и свободно пользовались ею, не считая необходимым как-то ее оправдывать. Почему бы нам не приписать себе врожденное достоинство или врожденную ценность? Почему бы не заявить, что мы – единственные во вселенной – обладаем этой врожденной ценностью? Вряд ли другие люди отвергнут те похвалы, которыми мы так великодушно их осыпаем, а те, кому мы отказываем в этой чести, не способны возразить. Действительно, если говорить только о людях, то заявлять о достоинстве всех людей очень либерально и прогрессивно. Тем самым мы открыто осуждаем рабство, расизм и другие нарушения прав человека. Мы признаем себя в какой-то степени ровней самым бедным, самым невежественным представителям своего вида. Однако если считать людей лишь небольшой подгруппой всех существ, населяющих нашу планету, то нетрудно понять, что, возвышая наш вид, мы в то же время занижаем статус всех остальных.