Вячеслав Фаритов - Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)

Вне этого метадискурсивного бытийно-смыслового пространства невозможна самость:

…человек не имеет истории не только до возникновения культуры, но и снова лишается ее, как только цивилизация достигает своего полного и окончательного вида и заканчивается живое развитие культуры., исчерпываются последние возможности осмысленного существования. <���…> В реальной истории развитого человека…на карте всегда стояла реализация чего-то насквозь одушевленного, претворение идеи в живой исторический образ. [604]

Возможность осмысленного существования обеспечивается метафизическим процессом реализации потенций души или идеи. Явное отличие от классической метафизики состоит в том, что душа как первоисточник образования смысла у Шпенглера отнюдь не оказывается вечной и неизменной сущностью, наподобие платоновских идей. Трансцендентальное означаемое не вневременно (даже если оно полагает себя в качестве вневременного), оно также вовлечено в исторический процесс становления, оно возникает, развивается и гибнет. Как только душа исчерпает все свои потенции и будет полностью переведена в реализовавшееся состояние, т. е. из трансцендентального становящегося в чистую имманентность ставшего, культура исчезнет, уступив место цивилизации. В противоположность культуре последняя являет собой пространство, лишенное глубинного, пронизывающего все существование и придающего ему единство смысла:

Уходят в небытие великие решения, в которых проявляется внутренний смысл всей культуры. Начинается господство бессмыслицы, зоологии. <���…> У этих народов уже нет души. Поэтому у них не может быть собственной истории. [605]

Что представляет собой существование без души, без истории, без объединяющего смысла? Оно есть не что иное, как застывшие формы выражения, лишившиеся того, что они выражали: пустые означающие, утратившие свое трансцендентальное означаемое, т. е. – симулякры. Посткультурная стадия, стадия цивилизации – это период господства симулякров. Смыслы привязаны к соответствующему метадискурсивному пространству и целиком находятся во власти трансцендентального означаемого. Репрезентация образует соответствующий язык форм выражения, который является непосредственным продуктом данной культуры. Однако этот язык форм является более свободным существованием и может быть оторван от породившей его основы. Здесь Шпенглер близок соссюровскому пониманию структуры языкового знака. Означающее может быть освобождено от связи с означаемым. В случае если оно не привязывается к другому означаемому, мы получаем чистый симулякр, не отсылающий ни к чему, кроме самого себя. Или же другое метадискурсивное пространство, еще не выработавшее своего языка, присваивает эти пустые формы для репрезентации собственных глубинных смыслов:

Имеет значение не первоначальный смысл формы, а только сама форма, в которой действенное ощущение и понимание наблюдателя открывает возможность собственного творчества. Сами смыслы не передаются. Глубокое душевное одиночество, лежащее между существованием двух людей различного склада, не становится меньше. Даже если в то время индийцы и китайцы вместе ощущали себя буддистами, внутренне они по-прежнему оставались далеки друг от друга. Те же слова, те же ритуалы, те же знаки – но две различные души, каждая из которых идет своей дорогой. [606]

Перед нами одна система означивания и две различных системы означаемого. Шпенглер приводит пример, когда один и тот же язык (античное право) использовался как средство выражения души трех различных культур – античной, арабской и европейской. Подобное заимствование, однако, не столь безобидно, как может показаться:

Если же ученые хотят собственное право втиснуть в чужую правовую схему, написанную на чужом языке понятий, то понятия остаются пустыми, а жизнь немой. Право становится не оружием, а бременем, и действительность разворачивается не внутри истории права, а параллельно ей. [607]

Симулякр не перестает быть симулякром, даже если означающему привито новое означаемое. Вопрос лишь в том, что окажется сильнее: либо трансцендентальное означаемое сможет пробиться сквозь толщу чужеродных форм выражения и навязать им свою волю, либо пустые означающие задавят и оттеснят вглубь душу культуры, что может стать непреодолимым препятствием на пути разворачивания метадискурсом собственной бытийно-смысловой перспективы. Так или иначе, культура как самость высшего порядка находится под угрозой других культур, причем в первую очередь со стороны формального означающего уровня. Существенного влияния на уровне означаемых Шпенглер справедливо не признает: «Смыслы не передаются».