Вячеслав Фаритов - Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)

Пространственная трансгрессия тела имеет два направления – внутреннее и внешнее. В первом случае границы между телом и миром нарушаются путем перевода внешнего во внутреннее. Это еда и питье: «тело выходит здесь за свои границы, оно глотает, поглощает, терзает мир, вбирает его в себя, обогащается и растет за его счет. <���…> Здесь человек вкушает мир, ощущает вкус мира, вводит его в свое тело, делает его частью себя самого. <���…> Здесь человек торжествовал над миром, он поглощал его, а не его поглощали; граница между человеком и миром стиралась здесь в положительном для человека смысле». [781]

Трансгрессия тела вовне осуществляется в таких актах, как испражнение, мочеиспускание и половое размножение. Все эти акты представляют собой выход тела за свои пределы, преодоление границ между телом и другим телом, между телом и миром. Особую значимость здесь получает размножение, в котором тело «перерастает себя, выходит за собственные пределы и зачинает новое (второе) тело». [782]Здесь происходит не поглощение внешнего и перевод его во внутреннее, но выход тела вовне себя самого. Выходя за свои границы, тело отдает себя другим телам и миру. Продукты испражнения поглощаются землей, превращаются в питательный материал для растений и насекомых. Последние становятся пищей для других живых существ. В размножении пространственная трансгрессия объединяется с временной: новое тело не только занимает новое расположение в пространстве, но и выводит телесное существование за границы отведенного отдельному индивидууму биологического времени. Через размножение тело становится причастно будущему, в том числе и культурно-историческому.

Наконец, разъятое на части тело также представляет собой трансгрессивный феномен. Здесь тело приобретает космический масштаб. Это тело Вселенной, тело божества (индийский Пуруша, греческий Дионис), также тело народа. Божественное, космическое или народное тело не замкнуто в себе, не статично. Его жизнь – это постоянное чередование уничтожения и возникновения, смерти и рождения. Уничтожение и смерть есть условие нового возникновения и рождения. Это «образ веселого материально-телесного, вечного растущего и обновляющегося космоса». [783]Разъятие тела на части – это максимальное нарушение замкнутости и самотождественности тела, высшая степень трансгрессии. Но эта трансгрессия служит источником возникновения нового: расчлененное тело Бога дает начало целому миру. Нарушение одной организации (тела Бога) создает условия для возникновения возможности новой организации (мира). Замкнутость и самотождественность здесь отрицаются на космологическом уровне. В переводе на онтологический язык это означает отрицание готового и завершенного бытия и утверждение становления, различия и многообразия, то есть трансгрессии.

Трансгрессия пронизывает практически все тематические рубрики работ Бахтина: игра, праздник, полифония суть трансгрессивные феномены по существу. Трансгрессивными феноменами у Бахтина являются также и язык и слово. Мыслитель раскрывает трансгрессивный режим функционирования языка и отдельных языковых единиц. В разнообразных играх словами и словесными выражениями слова могут освобождаться от жестко фиксированных значений и значимостей, репрезентативный порядок языка может быть временно нарушен и нейтрализован. «Это как бы рекреация слов и вещей, отпущенных на волю из тисков смысла, логики, словесной иерархии». [784]Трансгрессия языкового материала обнаруживает в словах «внутреннюю амбивалентность и многосмысленность и такие заложенные в них возможности, которые в обычных условиях не проявляются». [785]

Таков первый вид языковой трансгрессии, который может быть эксплицирован на основе анализа работ Бахтина. Трансгрессивное движение здесь направлено на отдельные слова и словосочетания. К этому типу трансгрессии относятся двухголосое слово [786]и двутонное слово. [787]

Другой вид трансгрессии связан с культурно-исторической ситуацией пересечения и взаимодействия разных языков и диалектов. Такой была ситуация формирования литературного языка во Франции в эпоху создания романа Рабле. Во взаимодействие и борьбу вступали классическая и средневековая латынь, различные диалекты национальных языков. «Языки прямо и напряженно глядели в лицо друг другу: каждый осознавал себя, свои возможности и свои ограничения в свете другого языка. Эта межа языков ощущалась в отношении каждой вещи, каждого понятия, каждой точки зрения. Ведь два языка – два мировоззрения». [788]