Элизабет Лофтус - Миф об утраченных воспоминаниях [Как вспомнить то, чего не было] [litres]

Закончив свой рассказ, Элен попросила меня проявить понимание, очевидно надеясь перебороть мой скептицизм.

– Жертвы испытывают такую сильную боль, – сказала она. – Зачем кому-то выдумывать историю, полную таких мучений и страданий?

– Есть какие-нибудь доказательства, подтверждающие рассказ вашей подруги? – спросила я.

– Да, определенно, – ответила Элен. Когда ее подруга расспросила членов своей семьи, каждый из ее братьев и сестер вспомнил странные и необычные случаи, происходившие в доме их дедушки. Даже ее мать, отрицавшая возможность насилия, согласилась, что ее отец был «чудаковатым».

– Видимо, в ее семье действительно происходили странные вещи, – признала я, – но разве это можно считать доказательством того, что она подвергалась насилию? – Я вспомнила строку из «Мужества исцеления», которую часто цитируют обвиненные родители: – «Вы не обязаны никому доказывать, что подвергались насилию… требования доказательств безосновательны». Эти люди, которым, как правило, за шестьдесят или даже за семьдесят, не помнят, что насиловали своих детей. Совершенно ошарашенные подобными обвинениями, они всегда задают мне один и тот же вопрос: «Как же нам защищаться?»

Элен умело отбивала мои вопросы, она отвечала ясно и лаконично, не становясь при этом агрессивной.

– Я понимаю, что человеческая память не идеальна и что в воспоминаниях людей о прошлом всегда будут ошибки и неточности. Но суть воспоминаний моей подруги осталась нетронутой, а связанные с ними чувства вполне уместны и значимы. Моя подруга заново физически пережила ужас насилия через телесную память – она почувствовала ту же боль, вновь испытала тот же страх и отвращение, а когда воспоминание к ней вернулось, она вспомнила как самые мерзкие, так и вполне банальные подробности. Я не верю, что человек может вспомнить подобные детали и почувствовать такую боль, если это событие никогда не происходило.

Я рассказала Элен об отрекшихся – о тех, чьи случаи описывались нами ранее, и о других людях, которые рассказывали похожие истории о воспоминаниях, созданных их психотерапевтами с помощью суггестии, и других терапевтических методов, таких как трансовое письмо, возрастная регрессия, работа со снами и арт-терапия. У этих женщин восстанавливались воспоминания о насилии – детальные и наполненные эмоциональной болью. Каждая из них испытала то, что в тот момент они считали проявлением «телесной памяти». Их боль была настолько сильной, что они пытались покончить с собой или отправлялись в больницу в тяжелой депрессии, накачанные транквилизаторами и антидепрессантами. И все же их воспоминания были ложными. После того как они, по их собственным словам, «сбегали» от своих психотерапевтов, получали подходящую психологическую помощь и решали свои проблемы, воспоминания о насилии попросту превращались в дым и уплывали прочь, уносимые холодным ветром реальности.

– Отрекшиеся, – повторила Элен. – Я впервые о них слышу. Видите ли, весь мой мир наполнен жертвами насилия. Я работаю с ними, разговариваю с ними, плачу вместе с ними. Вся моя жизнь посвящена тому, чтобы облегчить их боль. И потому что таков мой мир, я остро ощущаю, насколько распространено сексуальное насилие. Я знаю, что прямо сейчас, пока мы с вами разговариваем, где-то насилуют детей. Я знаю, как трудно жертвам рассказывать правду и как отчаянно они нуждаются в том, чтобы им поверили. Такова моя реальность.

– Я не отрицаю, что насилие над детьми – это серьезная проблема в нашем обществе, – ответила я. – И я ни в коем случае не подразумеваю, что боль и мучения изнасилованного ребенка или взрослого человека, пережившего насилие, следует преуменьшать или игнорировать. Но моя реальность отличается от вашей. Я знаю, насколько просто исказить или загрязнить воспоминание. Я знаю, что воспоминания – это реконструкции, в которые могут встраиваться предположения, фантазии, сны и страхи. Я провожу значительную долю своего времени, беседуя с людьми, которые настаивают, что их обвинили незаслуженно, и которые отчаянно хотят понять, что произошло с ними и с их семьями. Я слушаю их рассказы, и меня трогает их боль. Точно так же, как вы хотите, чтобы преступники прекратили причинять боль своим жертвам, я хочу, чтобы психотерапевты прекратили выдвигать предположения о насилии, если не существует соответствующих воспоминаний, и отказываться от встреч с родственниками своих клиентов. Я хочу закричать в лицо таким психотерапевтам: «Разве вы не видите, какой причиняете вред?» Истории, которые мне рассказывают обвиненные родители, вызывают во мне столько же грустных эмоций, сколько в вас – истории обвинителей.