Леонид Гартунг - Окно в сад

— Сумасшедшая!

Она почувствовала себя настежь раскрытой перед ним. Он понял. Да и не он один. Все поняли. Так это неожиданно вырвалось, словно взорвалось. И тогда сама Лена поняла, что не может она без Павлика, они должны быть вместе. А мама была против.

Ей больше всего хотелось, чтобы дочь осталась с ней.

Лена любила мать и с детства привыкла ей подчиняться. Мать говорила: «Я живу для вас».

То есть для Лены и ее брата Виктора. Так оно и было. В семейном альбоме Лена видела прежнюю мамину фотографию. Куда делись мечтательные глаза, кокетливый поворот головы, красивые, молодые руки? Все было истрачено на них, на детей. Теперь руки были жилистые, крепкие, с жесткими ладонями и обломленными, сухими ногтями.

Тяжело жилось на небольшую зарплату машинистки. Прежде отец помогал, а последние годы дети подросли и он перестал присылать деньги. А тут как раз и пошли настоящие расходы. Лена не могла уже ходить в простенькой ученической форме. Она стала студенткой. Нельзя же было одеваться хуже других. Мать брала работу на дом, ночами перепечатывала диссертации, поэтические сборники, бухгалтерские отчеты. Иногда до самого рассвета устало стучал ее старенький «Ремингтон». Мать постарела, осунулась, ходила в пальто, перешитом из мужского, мало спала, скудно питалась, лишь бы Лена была одета по моде, не отстала от своих подруг. Никто, кроме них двоих, не знал, каких это стоило трудов и лишений.

Отец жил в Новотайгинске, со второй женой. Лена любила его, и каждое лето ездила к нему на каникулы. Отец работал директором универмага. Лену поражала и обольщала обстановка его квартиры: ковры, картины, плафоны, сверкающая, как снег, ванна, паркет.

Училась Лена хорошо, а педагогическая практика даже увлекала ее. Ей нравились дети, их простота, искренность, их доверчивые, иногда смешные вопросы. И оттого, что они нравились ей, она сразу сумела взять с ними нужный тон — серьезный и доброжелательный. Тщательно готовилась к урокам, каждый раз отыскивала что-нибудь интересное, чего нет в учебнике, и дети удивлялись, почему уроки литературы короче всех остальных. Один мальчуган высказал даже неосуществимую мечту: «Эх, была бы литература каждый день». Лена догадалась, что ребята любят не только литературу, но и ее самое — Лену, и это было так ново, так волновало, что, входя в класс, ей стоило труда сдержать непроизвольную, счастливую, совсем не педагогическую улыбку. На последнем курсе Лене не терпелось поскорее развязаться с экзаменами и стать учительницей.

Да, все было бы хорошо, если бы не Павлик. Мать допытывалась встревоженно: «Ну, скажи, что случилось? Между вами было что-нибудь серьезное?» Лена обливалась горячим, стыдным румянцем: «Что ты, мамочка!» — «Ну, хотя бы сделал он тебе предложение?» — «Нет пока». — «Значит, ты собираешься сама кинуться ему на шею?»

Все было, конечно, не так. Все было решено, хотя и без слов, все подразумевалось. Они только не разложили по полочкам. Не успели… Лена уехала домой. А в письмах, сдержанных и целомудренных, они избегали говорить о своих чувствах.

Были бы они вместе, пришло бы и предложение, и все остальное.

Отец рассуждал проще. Он писал: «Не хочешь в деревню — не надо. Чтобы служить народу, не обязательно забиваться в дыру. Будешь жить у меня. Места хватит». Она знала, что отец неправ, но там, в Новотайгинске, она будет с Павликом. Не может же он бросить институт и уехать с ней в Бегучи.

Душно было в каюте, душно от своих мыслей. И вместе с тем никак не хотелось видеть опять Утехина. Только вышла на палубу, он, пошатываясь, приблизился к ней. Должно быть, ждал ее. Поймал перила рукой, оказался плечом к плечу с Леной. Забормотал:

— Зря ты отказалась… От ресторана…

Лена отстранилась. Утехин замахал рукой:

— Не бойся. Настроение у меня олимпийское, но в пределах.

Икнул, помотал головой, затем вынул анодированный портсигар, распахнул его, протягивая Лене. В полутьме папиросы белели, словно длинные оскаленные зубы.

— Прошу!

Лена отказалась. Он закурил. Едкий дымок понесло Лене в лицо.

— Я хочу открыть тебе. Лопухи мои я пошлю к черту. Понятно? У меня тоже есть мое «хочу». И это мой закон… Мало логики? Вот и хорошо. Очень скучно, когда ее много. Почему это я свое «хочу» должен кому-то уступить? И сунуть шею в хомут. Почему? Но об этом — никому. Нельзя идти на красный свет — раздавят. Надо без шума. Ты правильно действуешь — тихо, раз — и в тень. Одобряю. Я тоже… Ты понимаешь, я рад, бесконечно рад. Теперь я знаю, что мы с тобой совсем одинаковые. «Мы с тобой два берега у одной реки…»