Валерий Полищук - Пути в незнаемое

— А почему не вся трещина заполнена нефтью? — спросил я, заметив внутри полости светлые прозрачные пятна.

— Так ведь трещины «дышат»… Давление снаружи изменилось, когда образец подняли из скважины, трещина и расширилась… — Грехов помолчал и тихо добавил: — А проницаемость этих пород нам надо уметь предсказывать так, как мы это делаем в случае обычных песчаников…

Я представил себе сжатый огромным давлением пласт, из трещин которого нефть выжимается в скважину, поднимается по ней и вырывается наружу большим коричневым цветком фонтана. Ни скважин, ни нефти, ни фонтанов я в то время еще не видел, поэтому картина, рисовавшаяся моему воображению, была, мягко говоря, условной, тем не менее «дышащие» трещины представлялись мне очень ясно.

Прошла неделя. Эксперименты со щелью были полностью обработаны, на столе лежала пачка графиков, непреложно доказывавшая существование скольжения на стенке щели. Павел Исаакович велел через неделю принести статью с уже сформулированным названием: «Об эффекте проскальзывания жидкости при ее движении в щелях с очень гладкими стенками». Надо было сесть за стол и начать писать, но что-то меня останавливало. Шатаясь без дела по лаборатории, я как-то подошел к своей установке. Собранная щель красовалась на своей подставке, отполированная моими ладонями труба аккуратно лежала вдоль стола. «Ляля постаралась», — подумал я и взял в руки двадцатимиллиметровый болт, один из тех, которыми плиты стягивались друг с другом. Держа его в руках и рассматривая сорванную резьбу, я вспомнил, как принес его в мастерскую, когда заметил, что гайка на него стала навинчиваться с трудом.

— Ого, — сказал тогда слесарь-механик, — силен ты, братец! Такой болт растянуть…

От волнения у меня вспотели руки и я никак не мог найти страницу в справочнике, где есть формулы для расчета деформаций. Сопромата нам в университете не читали, поэтому прошло много времени, пока я, путаясь в терминах и ошибаясь от спешки, подсчитал возможные удлинения болтов при проведении экспериментов. Получилось, что щель может расширяться на три-четыре микрона. Это мало, если раскрытие щели больше пятидесяти микрон, и очень много, если я работаю с семимикронным каналом.

Три дня я находился в полной прострации. Мало того что никакого проскальзывания нет, но и вся полугодовая работа пошла насмарку. Никому не нужны сорванные моими мускулами болты, воровство фольги на заводе, бессонная ночь в институтской проходной… Нет, бросить все это просто так — невозможно…

На четвертый день я взял учебник сопромата и подсчитал, что если из куска восьмидюймовой трубы с пятимиллиметровыми стенками сделать камеру, то она вполне выдержит давление в восемь атмосфер. Труба валялась в груде металлолома во дворе церкви, я ее собственноручно притащил в мастерскую и уже через день запихивал модель щели в камеру.

Я работал, как каторжный. Ляля не отходила от установки ни на шаг, и уже к концу года я сумел повторить всю серию экспериментов.

Как и следовало ожидать, никакого проскальзывания не было и в помине: экспериментальные точки идеально укладывались на теоретические прямые, построенные по формуле, выведенной в 1868 году неким французом по фамилии Буссинеск.

Когда я принес Гринбергу эти результаты, он молча выслушал мои комментарии и мельком взглянул на графики. Потом, откинувшись в кресле, долго смотрел на меня невидящими глазами. По лицу его блуждала какая-то странная полувиноватая, полумечтательная улыбка.

— Жаль, — вдруг сказал он, — жаль… Очень все это было небанально…

Я любил монтировать свои установки не на столах, а на специально изготовленных для этой цели широких массивных полках, укрепленных на вделанных в стену кронштейнах. Стены в старой церкви были по нескольку метров толщиной, и такие полки служили действительно «незыблемыми» основаниями для моделей, камер, манометров, вентилей и прочих приборов, из которых состояли обычно мои установки. Вот и на этот раз я выбрал для полки самую толстую стену в лаборатории, возле которой под окантованным портретом Михаила Васильевича Ломоносова стоял никому не нужный письменный стол.

Заведующий лабораторией был большим почитателем таланта великого ученого, искренне считая, что все необходимые сведения для физики нефтяного пласта уже содержатся в его трудах: просто их внимательно еще никто не прочел. Наверно, поэтому под известным изображением русского энциклопедиста, где он в белом парике и расстегнутом на пухлом животе кафтане держит перо и задумчиво смотрит вдаль, висел тоже окантованный и написанный шрифтом, имитирующим древнерусский устав, плакат: «В земные недры ты, химия, проникни взора остротой, и нам сокровища благия, драги сокровища открой…» Цитировать это четверостишие Сергей Сергеевич очень любил: при этом голова его умильно склонялась набок, а указательный палец с массивным желтым ногтем многозначительно устремлялся кверху.