Брайан Ино и я только что закончили работать над нашим собственным альбомом под названием My Life in the Bush of Ghosts . Он был создан с использованием тех же методов, что и последовавший за ним Remain in Light , с той лишь разницей, что ни один из нас не пел и не писал тексты – все было заимствованное. Из-за того, что весь вокал был семплированным, мы не могли исполнять песни с этого альбома вживую. Тем не менее благодаря этому опыту мы теперь могли смело утверждать, что поп-запись может быть сделана даже таким образом.
Но живое выступление – совсем другая история. В дополнение к Эдриану концертный состав пополнили перкуссионист Стив Скейлс, клавишник Берни Уоррелл, второй басист Баста Джонс и вокалистка Долетт Макдональд. Первые репетиции проходили в полном хаосе. Джерри, помнится, особенно точно распределял, кто что будет играть. Конечно же, в итоге мы не звучали ровно так, как на пластинке. Песни удлинились и стали более фанковыми – стала более очевидной их приверженность груву.
Наше первое выступление в расширенном составе состоялось на фестивале Heatwave в пригороде Торонто. Нам было страшно. Мы собирались исполнить почти весь новый, еще никем не слышанный материал с совершенно новым звучанием, но на всякий случай открыли концерт несколькими старыми хитами в исполнении первоначального состава из четырех человек. Фестивальная толпа была на нашей стороне. Зрители любят, когда исполнитель идет по канату: как и спортивные болельщики, они чувствуют, что их поддержка помогает команде выигрывать. Это возымело желаемый эффект. Мы нервничали, но вместе с тем пребывали в экстазе, и зрители это чувствовали. Может, местами мы играли немного небрежно, но в целом все прошло хорошо. После концерта за кулисами мы все подпрыгивали от радости. Кто-то сказал мне, что наше выступление напомнило им On the Corner Майлза Дэвиса, что я воспринял как особый комплимент. Это был совершенно новый вид исполнения для меня.
Я знал, что в музыке, которую мы только что записали, было куда меньше экзистенциальной тревоги по сравнению со всем, что мы делали раньше. Эта музыка была о потере контроля, об экстазе и трансцендентности, и живое исполнение действительно выводило эти качества на передний план. Это было не просто интеллектуальное тщеславие: я ощущал себя на подъеме. Думаю, зрители тоже иногда это чувствовали.
В каком-то месте мы пересекли черту. Когда состав группы невелик, между участниками еще ощущается тесное музыкальное и личное взаимодействие, а аудитория спокойно может разобраться, кто есть кто на сцене. Как только группа разрастается, разобраться сложнее, в нашем случае уж точно, учитывая задуманную нами сценографию. Хотя я все еще оставался фронтменом как певец, среди остальных музыкантов не было видимой иерархии, часто присутствующей в больших группах. Каждый был и музыкально, и визуально частью целого. Группа стала более абстрактной сущностью, сообществом. И в то время как отдельные участники группы могли блистать и виртуозно играть, их индивидуальности растворялись в группе. Это может показаться парадоксальным, но чем более целостным был каждый, тем больше каждый отказывался от индивидуальности и отдавался музыке. Это была живая, дышащая модель идеального общества, эфемерная утопия, которую все, даже зрители, ощущали, хоть и недолго.
Для меня это была не только музыкальная, но и психическая трансформация. Природа нашей музыки, а главное – размер группы, позволили мне как солисту отпустить себя и испытать своего рода экстатическое освобождение. Да, иногда удается «взлететь», даже когда поешь в составе небольшой группы, но в большом составе это становится нормой. Это был приятный и временами мощный духовный опыт, притом вовсе не религиозный в любом традиционном или догматическом смысле. Можете себе представить, как это соблазнительно. Его родство с другими, более известными формами было очевидным – с проповедническими церквями, экстатическим трансом во многих частях мира и, конечно же, с другими видами поп-музыки, которые произошли из подобных источников.
Кроме того, в составе одной группы соседствовали классические фанк-музыканты (например, Берни) и мы, белые арт-рокеры. Мы применили собственный вкус и предъявили рок-аудитории странно мутировавшие аспекты афроамериканской музыки – такая любопытная комбинация. Американская поп-музыка была довольно сегрегированной в то время. Рок в основном слушали белые, в отличие от латиноамериканской музыки, фанка и R&B. В клубах и на сцене они почти не смешивались. Стиль диско, развившийся в гей-клубах, но бывший формой R&B, рок-аудитория просто ненавидела. Когда мы выступали в Лаббоке, штат Техас, клуб повесил на сцене баннер “THIS AIN’T NO DISCO” [24] «ЭТО НЕ ДИСКО».
, неуместно цитируя слова из нашей песни “Life During Wartime” и преподнося ее как антидискотечный (и, следовательно, антигейский и античерный) гимн.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу