А. Степанов - Число и культура

При этом любопытно: Россия отказывается от однопартийности, тоталитаризма, гомогенности общества, а ее недавний оппонент, Запад, десятилетиями жестко критиковавший СССР за подавление конкуренции в экономической и политической сферах, буквально окрыляется надеждой на свое монопольное господство в масштабах мирового сообщества. Принцип однополюсности превращается в idée fixe, мировое сообщество вплотную приближается к идеологической унификации (по крайней мере, теперь не стесняются выставлять ее как желательную). Уровень конкурентности скачкообразно снижается и в экономике, начинается эпидемия поглощений и слияний крупнейших мировых компаний, рождения сверхмонополий [227], с чем не справиться созданным в прежние времена национальным законодательствам. История любит шутить, и если Россия под огнем яростной либерально-демократической критики недавно разрушила подавляющее большинство своих экономических монстров – централизованных отраслевых министерств, то на Западе – см. только что упомянутый бег наперегонки в сколачивании сверхмонополий – создаются сходные единицы.(28) С нашей позиции, такое положение объективно: Россия переживает либерализацию, четвертую революцию, тогда как мировое сообщество в целом – только третью.

Впрочем, и четвертые революции, в чем мы убедились, приносят с собой лишь демократизацию, но не полнокровную демократию, либерализацию, но не либеральный режим. Франция времен Третьей республики, послевоенные Германия и Италия, современная Россия – иллюстрации этого положения. После автократического, тоталитарного строя приходится в сущности заново начинать процесс гражданской эмансипации, внедрения свободных и ответственных норм поведения – как некогда при разрушении абсолютизма, в ходе первых революций. Чем более яркой и длительной была тоталитарная стадия, тем сложнее выходить из нее. По признаку "полусвободы" четвертые бифуркации напоминают первые. Чтобы избежать голословности, обратимся к примерам.

Четвертая революция в России началась с "перестройки", и этот первый этап заставил целый ряд аналитиков вспомнить о революции первой. "Горбачевская перестройка эквивалентна революции 1905 – 07 годов. Тогда, как и теперь, все начиналось с гласности", – констатирует проф. В.И.Старцев [308]. Гласность не совпадала со свободой печати, представляя собой плановый, регулируемый процесс, и кремлевский политический механизм подразумевал глухую борьбу "под ковром", отголоски которой доносились до общества в искаженном, "подправленном" виде. В статье "Первый апокалипсис двадцатого века" [280]А.А.Савельев фиксирует более точные родственные черты. "Так, деятельный участник ряда сатирических журналов 1905 – 07 гг. Е.Е.Лансере уже в советское время вспоминал: "Мы тогда революцию не воспринимали еще как борьбу класса против класса, а как борьбу "всего народа" против самодержавного строя"". "Какие же идеи объединяли тогда русское общество? – задает вопрос А.А.Савельев. – Основная тема журналов – сатира на "тысячеголовую гидру " русскую бюрократию- – от городового до премьер-министра и самого императора. – И продолжает цитатой: "Вся Россия объединилась в одном чувстве, – пишет В.В.Розанов, – Это чувство – негодование, презрение к бюрократии"". Центральная проблематика "перестройки", сходным образом, сводилась к борьбе всего общества с "номенклатурой", "административно-командной системой", той же "бюрократией".

Не только на своем начальном этапе четвертая революция ассоциируется с первой, но и на нынешнем – после событий сентября – декабря 1993 г. Вместо "всесильного" Верховного Совета, согласно Конституции 1993 г., создается Государственная Дума – не только тезка русского парламента начала ХХ в. (после революции 1905 – 07), но и его преемник. Новая Дума по сути столь же бесправна, как и ее прототип (в ее распоряжении опять лишь два варианта: принимать угодные исполнительной власти решения или оказаться под угрозой разгона). Как и девяносто лет назад, Дума времен правления Ельцина требует создания "правительства национального доверия, или согласия", настаивает на необходимости учета общественного мнения, в чем ей неизменно отказывается. Почти вся полнота власти принадлежит президенту (по внутрикремлевскому жаргону, "царю"), и дефиниция "вялый авторитаризм" [415]в равной мере относится как к режиму после Манифеста 1905, так и к новейшей России. Запомним эпитет "полусвободы", так или иначе подходящий ко всем четвертым революциям.