Андрей Андреев - Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

В истории европейских университетов рубеж XVIII–XIX вв. ознаменовался кризисом – столь глубоким, что дальнейшее существование университетов, вообще, было поставлено под сомнение. Один за другим они исчезали с карты Европы. Из 143 университетов в 1789 г. к 1815 г. осталось только 83. [777]Особенно драматически выглядела их судьба во Франции, все 24 университета которой были закрыты, и в Испании, где сумели сохраниться лишь 10 из 25 университетов. Не менее серьезно ударил кризис и по университетскому ландшафту Центральной Европы.

Закономерно задать вопрос: было ли это крушение естественным следствием внутренних процессов, происходивших в самих университетах на излете «доклассической» эпохи их истории, или оно произошло как результат вмешательства в университетскую жизнь извне, став одним из проявлений общего политического кризиса Европы на рубеже XVIII–XIX вв.?

С одной стороны, упадок европейского университета начался еще задолго до рассматриваемого периода, непрерывно углубляясь в течение XVII и XVIII вв. В эпоху Просвещения оформилась утилитарная тенденция: университетское образование в сознании общества и приоритетах государства вытесняли специализированные высшие школы. Это могли быть сословные школы (например, Ritterakademien, где обучалось практическим навыкам дворянство) или профессиональные училища для будущих военных, инженеров, врачей и т. д. Вследствие роста их числа посещаемость университетов уменьшалась, а престиж падал, поскольку, как уже отмечалось выше, актуальные научные силы начиная с XVII в. преимущественно находились вне университетских стен.

Также объективными тенденциями выступали секуляризация и бюрократизация высшей школы, связанные с государственным вмешательством в ее жизнь. Университетские реформы Иосифа II в Австрии хорошо показали, что государство в период просвещенного абсолютизма заинтересовано в «унификации» жителей на своей территории, превращении их из носителей отдельных конфессиональных идентичностей в универсальную категорию «подданных императора», а в качестве инструмента для достижения этой цели использовалось образование. Все это разрушало прежние принципы устройства университетских корпораций, превращало профессоров в государственных служащих, делая высшее образование частью сферы государственного управления. Отсюда, далее, логично вытекало, что университет не мог больше существовать самостоятельно и самодостаточно: ведь как содержание преподавания, так и требования к профессорам и даже само количество университетов должны теперь определяться политикой государства.

С другой стороны, постепенное накопление кризисных для университетов явлений еще не обуславливало той разрушительной катастрофы, которая наступила на рубеже XVIII–XIX вв. Действительно, «доклассические» университеты все-таки обладали некоторым, пусть и небольшим запасом прочности, подкреплявшим их независимость: системой собственного финансирования и недвижимым имуществом. Вмешательство же государства не всегда оказывалось столь резким и прямолинейным, как во владениях Габсбургов. Пример Гёттингена показал, что «модернизация» необязательно была призвана полностью уничтожить все черты корпоративной автономии. А большинство государей XVIII в. если не решались на серьезную модернизацию своих университетов, то обязательно поддерживали их за счет собственной казны и были заинтересованы в том, чтобы не давать угаснуть даже самым маленьким из университетов, игравшим тем не менее определенную роль в формировании локальной элиты того или иного княжества.

Поэтому потребовались какие-то внешние силы, чтобы сломать эти защитные барьеры университетов, и в такой роли выступила революция и последовавшие за ней наполеоновские войны. Из-за них кардинально изменилась не только государственная политика, но и сами границы – так, что значительное количество университетов оказались на завоеванных или полученных в обмен территориях ранее чужого для них государства. Это одновременно сопровождалось коренным сломом системы феодальной собственности и привилегий, не исключая той ее части, которую университеты использовали для самофинансирования. В этом смысле можно сказать, что «доклассический» университет переживал катастрофу, прежде всего, потому, что по своей природе являлся одной из составных частей «старого режима» (ancien régime), а тот бесповоротно пал в Европе после Французской революции.