Александр Поповский - Пути, которые мы избираем

Девушке послышались в его голосе грустные нотки. Она взглянула на добрые серые глаза ученого и подумала, что ей повезло: у нее чудесный учитель, превосходной души человек.

Первые опыты не давались молодой аспирантке. Она не была хирургом и считала, что обучиться этому искусству нелегко. Много хлопот причиняла ей подопытная кошка. Трудно было с ней совладать и еще труднее ее усыплять. Кошек, кстати сказать, она не любила и даже побаивалась их.

Быков научил аспирантку обнажать шейный узел и нерв, идущий к нему, показал, как прикреплять к рычажку аппарата третье веко животного, которое сокращалось, когда нерв раздражали электрическим током. Лента на барабане тем временем регистрировала частоту сокращений мигательной перепонки. Методика опыта была разработана безукоризненно. Возбудив нерв шейного узла, можно было тут же наблюдать результаты возбуждения.

— Возьмите эту кривую, — сказал он однажды помощнице, протягивая запись, сделанную им некогда на закопченной бумаге. — Она пролежала у меня двадцать пять лет. Внесите ее в вашу работу.

Кривая не очень нужна была девушке, но она деликатно спросила:

— Вы полагаете, она пригодится?

— Да, вероятно.

Она взяла кривую, но в работу ее так и не внесла.

— Не торопитесь с выводами, — наставлял он ее, — изучайте методику, думайте над ней и избегайте поспешных открытий.

Требования ученого не имели ни малейшего шанса на успех. Руки Шевелевой не могли не спешить и не доискиваться чего-либо нового.

Прошло немного времени. Аспирантка научилась сажать кошку под колпак, где эфир ее усыплял, и приспособилась обнажать симпатический нерв у шейного узла. Теперь она могла уже позволить себе приступить к заданию ученого.

Склонив голову и надвинув на глаза шлем со вделанными в него увеличительными стеклами, она днями и неделями трудилась. Надо было видеть, как ее пальцы снимали прозрачную оболочку нерва, как стальные острия терзали нервные волокна, а взор, казалось, пронизывал их структуру, чтобы понять всю сложность работы. Площадь ее деятельности не превышала одного сантиметра — во всем животном ее занимал лишь крошечный кусочек нерва. Она сидела порой по многу часов, бессильная оторваться от мучительного труда. Все исчезало в эти часы: лаборатория и весь мир. Лишь приход ученого приводил ее в себя, она откидывала козырек шлема и опускалась на стул.

— Вы напоминаете мне арабскую лошадь с шорами на глазах, — сказал он ей однажды: — мчитесь бешеным галопом, пока не сорветесь и не свалитесь с ног.

Когда лаборантка спросила ее однажды, как не надоест ей без устали копаться в этих «серых, безрадостных жилках», девушка улыбнулась.

— В этом нерве, который не толще суровой нитки, — сказала она, — природа упрятала четыре тысячи волокон. Рыться в них одно удовольствие. Я могу их заставить приводить в действие органы и мышцы, заложенные бог знает где. Может ли это быть скучным?

Аспирантка справилась с первой частью работы. Между узлом и нервом, идущим к нему, легло одиночное волокно, остальные были перерезаны. Нервная нить была едва различима и даже под лупой становилась ненамного внушительней. Ни один из сигналов организма, следовавших из возбуждаемого нерва через узел и дальше — к третьему веку, не мог миновать этот мостик. Первое же раздражение должно было ответить, пройдут ли сигналы по одиночному волокну или застрянут у «переправы».

Легко было японцу решать эту задачу на холоднокровном животном: его не связывало ни время, ни состояние подопытной лягушки. Не вышло на одной — к его услугам вторая, пятая, десятая, сотая. Опыты могли идти беспрерывно, длиться сколько угодно, самочувствие лягушки не принималось в расчет. Сейчас работы велись на теплокровном животном, которое долго нельзя держать под эфиром. Никто ей не позволит погубить столько кошек, сколько Като уничтожил лягушек… Все преимущества были на стороне знаменитого японца; даже иглами, которыми он работал, ассистентка не располагала.

И все же работу довели до конца. В один прекрасный день она приложила электроды к одиночному волокну и пустила электрическое напряжение. Вместо обычной доли секунды потянулись тревожные минуты — одна, другая — и наконец третье веко стало сокращаться.

В анналах науки будет записано, что закономерность, установленная японским физиологом на нерве лягушки, была не только подтверждена русской девушкой на теплокровном Животном, но и значительно углублена и расширена.