Александр Пругавин: Голодающее крестьянство

Яростно нападая на земство и всячески стараясь дискредитировать его в глазах общества и особенно правительства, г. Кондоиди в то же время употреблял все усилія для того, чтобы возвеличить и превознести дворянство. Он издавал даже брошюры, в которых доказывал, с одной стороны, огромное государственное значеніе дворянства, а с другой — настоятельную необходимость широких меропріятій для поддержанія пошатнувшагося престижа этого благороднаго сословія путем предоставленія ему особых привилегій и всякаго рода льгот,—хотя бы и на счет „меньшого брата“.

Что касается этого последняго, то г. Кандоиди очень не жаловал его. Он был глубоко убежден в том, что наш мужик распущен и что поэтому его необходимо сократить, подтянуть и вообще привести к одному знаменателю. Эту миссію должны были, по его мненію, выполнить гг. земскіе начальники, при помощи и содействіи „института" урядников и других полицейских чинов.

Всякое „народничество“ было особенно ненавистно г. Кондоиди. Сочувственное отношеніе к народу, крестьянам и рабочим он считал вернейшим признаком политической неблагонадежности.

На деятельность земства по народному образованію, по народному здравію и т. д. он так же смотрел как на проявленія оппозиціоннаго направленія земства. По его мненію, главная, а пожалуй, и единственная задача земства должна состоять в проведеніи грунтовых дорог и в постройке мостов.

Словом, это был типичный администратор „конца века“. По вопросу о голоде он сразу занял боевое положеніе. По его мненію, никакого голода, в сущности, не было, а был лишь легкій недород. Поэтому никакой помощи народу оказывать не следует, тем более, что такая помощь только развращает народ, который и без того уже деморализован и распущен до последней степени.

Открывая земское собраніе в январе 1899 года, г. Кондоиди указывал гласным „на распространеніе в обществе крайне неосновательных слухов о переживаемом населеніем Самарской губерніи голоде и обращал вниманіе гласных „на необходимость с особою осмотрительностью относиться к разрешенію вопросов о продовольственной помощи". При этом гласные предостерегались, что „тенденціозное обобщеніе отдельных фактов может повлечь за собою весьма печальныя последствія". Затем с особенным удареніем подчеркивалось, что „распространяемые слухи о голоде и о последовавших за ним болезнях, помещенные между прочим и на столбцах некоторых газет и журналов, не имеют под собою почвы" и не заслуживают никакого доверія, так как все эти слухи крайне преувеличены, и т. д. Хотя далее признавалось, что „местами действительно имеется нужда в продовольствіи и помощь является неизбежной",

но тут же высказывалось твердое убежденіе, что населеніе Самарской губерніи совсем „не переживает того остраго періода, который граничил бы с голодом", а потому к назначенію ссуд гласные должны относиться с особою осторожностью, памятуя притом, что в неурожайные годы все вообще крестьяне, как неимущіе, так и зажиточные, стремятся будто бы к полученію ссуд, в надежде, что впоследствіи эти ссуды будут с с них сложены, и т. д.

Нетрудно представить себе то впечатленіе, которое произвела эта речь на гласных, только-что пріехавших с самых мест неурожая и голодовки и бывших очевидцами того, что происходило в селах и деревнях. Помню, во время перерыва заседанія я встретился с одним из наиболее вліятельных гласных, г. X., пользующимся общим уваженіем. Крупный землевладелец, всегда корректный и сдержанный, с англійской выправкой, теперь он был взволнован и возмущен.

— Конечно,— с горечью говорил он,— если жить безвыездно в Самаре и свои экскурсіи ограничивать прогулками по Дворянской улице, то можно и не знать, что делается в деревнях Бугульминскаго или Ставропольскаго уездов. Но населенію-то от этого, разумеется, не легче. Поверьте мне, что голодовка сделала уже свое дело: она как нельзя лучше подготовила почву для разных болезней, и я убежден, что к весне у нас разовьется страшная цынга... Это неизбежно, помяните меня.

Слова эти оказались пророческими; к сожаленію, они оправдались даже скорее, чем можно было ожидать. Едва успело закрыться земское собраніе

(1-rо февраля), как с разных концов губерніи посыпались телеграммы и донесенія, сообщавшія о появленіи цынги или тифа то в том, то в другом селе или деревне-

Чтобы избежать обвиненій в голословности, я позволю себе привести здесь краткую хронику цынги и тифа за один только месяц (и то неполный), именно—за февраль 1899 года. Пусть читатель не поскучает пробежать этот сухой, но в то же время и глубоко-красноречивый дневник.