Эльмира Нетесова - Помилованные бедой

— Как там наша Ксения?

— Вполне прилично. Хорошо спала, поела, вот только на прогулке устала, ослабла, пришла и сразу в постель до самого обеда. Но обошлось без приступов. Тихо и спокойно себя ведет.

— Знаешь, Ваня, она мне очень напоминает одну больную. Давно это было, еще в первые годы работы, когда кибернетиков считали едва ли не колдунами и пачками хватали, запихивали в северные зоны, в психбольницы закрытого типа. Сколько талантов и гениев погубили, счету нет. Средь них была одна, которую я запомнил особо. Красивая женщина, молодая и очень серьезная. Определили отдельно ото всех. Нам было поручено держать человека в строгой изоляции, исключить всякое общение и лечить. Тогда я только приступил к работе и, честно говоря, не понимал, кому могла помешать эта женщина. Я не сделал ей ни одного укола, не дал ни одной таблетки. Приносил ей газеты и книги, чтоб и впрямь не сдвинулась у нас. Она рассказывала нам о своих открытиях, в которых мы ничего не поняли. Нас было трое. И все влюбились в нее по уши. Может, именно это спасло от слепой расправы дремучего невежества. Эту женщину, вернее, ее работы хорошо знали за рубежом и ценили в человеке большого ученого. А тут в течение пяти лет на основе разработок нашей больной стали делать открытия мирового значения, но не у нас, а там. И тогда спохватились, вспомнили о ней, оклеветанной фискалом, бездарем науки. Стали искать. А мы за нее отвечали особо. Нет-нет да и спрашивали из КГБ о женщине — жива ли, не передает ли письма на волю, не просит ли газет?

Мы все отрицали. Главврач боялся проверок. Ведь если б у нее при проверке обнаружили газеты, нас бы всех пересажали и отправили на Колыму. А если б узнали, что ранним утром и ночью выводим на прогулку, да еще подкармливаем домашним, чаще других даем возможность помыться, нас просто перестреляли б как пособников контры. Так тогда называли всех неугодных. Но… стране потребовались мозги. Капиталисты обскакали нас в ядерной физике, и тут к нам звонок поступил: «Жива ли ученая?» А голос от страха, слышим, срывается. Ответили, мол, кажется, еще жива. Ну а что ей сделается? Врать не стану, не из патриотизма сберегли человека. Запала она нам в души. Умница, тактичная, воспитанная, яркая личность. Никто из нас не отважился приблизиться к ней хотя бы на шаг. Мы смотрели на это создание ровно на неземной цветок, на яркую звезду, какую нельзя трогать руками, и боготворили онемело. Но… Вскоре за ней приехали и увезли от нас. Честно говоря, мы такое предполагали в глубине души. Почти пять лет пробыла она у нас. Когда увозили, мы чуть не плакали. Вспомнили ночи, проведенные за разговорами. Мы восторгались умом, четкой логикой человека. Она лишь перед отъездом поняла, как стала дорога каждому. И на прощание, в благодарность и награду, расцеловала нас открыто. Как мы были счастливы в тот миг! Потом читали о ней в газетах, она стала звездой первой величины в науке. А мы молча радовались, что сумели сберечь эту жизнь. И кто знает, чем еще удивят нас нынешние больные? Ведь всякое случается. А потому ничто не исключено и нынче…

— Ну, привет! Я приехал, как обещал! Не отправил Верку домой? — В кабинет вошел Леонид Петрович и, поздоровавшись с Петуховым, добавил: — Ну что? Сейчас мне Верку забирать или посмотришь с неделю?

— На что смотреть, Лень? Ты б лучше ее братца зажал в углу хорошенько и вломил в ноздри, чтоб пар пошел!

— Ты это о ком? У нее родного брата нет!

— А Толик?

— Он от другой матери. Вдобавок как он мог натянуть, коли не способен?

— Лёнь, мне Вера рассказала, что именно Толик ее изнасиловал, а потом имел каждую ночь. Грозил убить, если расскажет кому-нибудь правду.

— Юр, мне она точно такое наплела об Илье, соседском мальчишке. Сунулся я к нему с кулаками, а он хохочет, мол, Верка до него уже с косой десяток пацанов познала. И назвал каждого. Я к ним. Они и того хуже подноготную вывернули. Короче, дернул за нитку, на свою голову, клубок и завертелся…

— Вот и она мне сказала, что Толян — основной виновник бедствий. Другим уже с отчаяния отдалась, чтоб не обидно было выслушивать оскорбления, — сказал Бронников.

— Ну и негодяйка! Дрянь, не девка! Такую и живьем закопать не жаль! — возмущался Сидоров.

— С чего зашелся?

— Натрепалась она тебе, набрехала с короб! Я тебе, как мужику, правду скажу. Толяну еще в семь лет сделали операцию по удалению гланд. Замучила ангина ребенка. Дважды чуть не задушила. Но во время операции задели нервные окончания, и мальчишка с того времени остался полным импотентом. Даже если б он очень хотел девчонку, у него ничего не получится. Естественно, виноват врач. Но родители себе простить не могут, что отдали ребенка на операцию. Лишили его многих радостей, и прежде всего возможности иметь детей. Так что о чем ты говоришь?.. Если б Толик был мужчиной, в семье все было б иначе. Он сам в Чечню поехал, напросился. И все мы поняли, почему гуда поехал. Желание жить потерял. Толян терпимо относился к Верке. А перед отъездом в Грозный сказал ей: «Давай, сеструха! За меня и за себя трахайся. Чтоб перед смертью не жалела о недоборе. Хватай от жизни все. Она хороша, покуда можешь взять свое и получить кайф. Когда его не можешь поймать, жизнь неинтересна! Не упускай ничего! Жизнь слишком коротка. Она как детский сон, оборванный операцией».