Галина Гордиенко: Запах полыни

— Ма, я ухожу, слышишь?

Сауле сонно таращила глаза, притворялась проснувшейся. Анна Генриховна от порога басила:

— Вставай, девка, иначе опять на работу опоздаешь!

— Ма, правда пора, — жалостливо тянул Никита.

— Уже встаю, — послушно лепетала Сауле.

Сегодня она нашла в себе силы почти сразу отбросить в сторону теплое одеяло и сесть. Спустила ноги на пол и зябко поежилась: прохладно.

Успокоенный Кит ушел, а Сауле побрела в ванную, окончательно разбудить ее мог лишь контрастный душ.

И чашечка крепкого чая, Сауле не признавала кофе.

В городе ее детства, Кентау, почему-то предпочитали чай. Черный или зеленый. Лучше со сливками. В маленьких круглых пиалах.

Сауле грустно усмехнулась: на память о Южном Казахстане ей осталось всего ничего: непривычное для слуха северян имя и любовь к чаю. Да, Татьяна бы добавила — и дурацкое воспитание. Чисто восточное, по ее словам.

Хотя почему восточное? Только бабушка Сауле с отцовской стороны была казашкой, разбавив славянскую кровь своей солоноватой и терпкой, местной. Она же подарила Сауле имя.

Как же иначе? Внучка родилась на удивление смугленькой и узкоглазой — истинной казашкой, не Марией же называть?

Бабушка радовалась, что девочка пошла в нее. Горячая южная кровь наконец-то переиграла холодную северную, да и правильно — на улицах маленького городка и без того бегало слишком много белокожих и светлоглазых ребятишек.

Той же осенью старая Шолпан умерла, не успев увидеть, как блеклые младенческие глазки единственной внучки поменяли цвет. По-прежнему приподнятые к вискам и срезанные снизу, с чуть припухшими веками — бабушкины гены все-таки сказывались, — они вдруг стали льдисто-синими, странно искристыми. Как напоминание о далеком Севере, имевшем на маленькую Сауле ничуть не меньше прав.

Диковато смотрелись на смуглом детском личике ярко-синие, изменчивые, как само южное небо, глаза. И светлые волосы, сменившие темный младенческий пушок, густые и кудрявые, выглядели ничуть не менее дико.

Сауле с детства ненавидела собственную внешность.

И чужие взгляды ненавидела. Изумленные, завистливые женские и потрясенные, жадные, неприятно липкие мужские. И терпеть не могла шутливые разговоры соседей о том, какой огромный калым могут получить родители за редкую в их местах Саулешкину красоту.

Сауле страдальчески поморщилась: и они получили свои сребреники. Предали единственную дочь.

Вернее, продали. Не сомневаясь ни секунды, что гораздо лучше знают, в чем ее счастье. Мол, стерпится — слюбится. В богатом доме любому хорошо, а девичья строптивость, как и невинность, явления временные.

И правда, разве Сауле знает жизнь? Что б она понимала, глупая девчонка! Ее дело слушаться…

У Сауле больше нет родителей.

Ни отца, ни матери.

Да и не приняли бы они ее, опозоренную. «Бесстыдно» сбежавшую от будущего мужа с ребенком под сердцем. Когда уже никто не сомневался: теперь-то девчонка не станет противиться — поздно и глупо.

А Сауле взяла да сбежала. Сбежала, когда за ней практически перестали следить, все готовились к свадьбе.

И паспорт мать привезла — куда ж без него? Сунула дочери в руки и, пряча глаза, виновато шепнула:

— Смирись, глупая! Мы с отцом счастья тебе хотим. Пойми, с Нурланом горя знать не будешь, всю жизнь как сыр в масле прокатаешься, деньги считать не придется, так редко кому везет…

Сауле молчала, не поднимая глаз. Ей нечего было сказать. С детства знала: слова ничего не значат. Важны только поступки.

Матери молчание не понравилось. Она ласково провела пальцем по ее щеке:

— Нурлан не жадный. Не представляешь, сколько за тебя заплатил, мы с отцом о такой сумме и не мечтали…

Сауле стиснула зубы: «Уже получили деньги. Ничего, вернут…»

Мать бросила короткий взгляд на застывшее лицо дочери и сурово добавила:

— Да и тяжелая ты, кто ж возьмет теперь с чужим-то отродьем, нагулянным к тому же. Ты, детка, молиться должна на Нурлана!

Сауле передернуло, но она промолчала и теперь, привычно опустив ресницы. Не могла смотреть на мать. Не хотела.

Она не сомневалась: мама никогда не любила ее по настоящему. Иначе бы не предала. Вернись Сауле домой, она в тот же день сдаст непутевую дочь Нурлану. Сауле видела: мать счастлива породниться с самой богатой семьей в городе.

Сауле сморгнула нечаянную слезинку: мама всегда поощряла ухаживания Нурлана Мазитова — что с того, что Сауле он не нравился? Что с того, что старше почти в два раза? Тридцать четыре года — не возраст. А что не красив, так с лица воду не пить, не калека ведь, и слава богу. К тому же делом занят, не лентяй какой, его строительная компания всему Казахстану известна.