Игорь Беляев - Гибрид - Для чтения вслух

И Левка.

Секиль поздоровался с Котиком за руку, шиканул своим хронометром, мол пришли вовремя, как договаривались. Команда Секиля молча встала полукругом с той стороны, а Котик с нашими ребятами с этой. Получилось два полукруга. Секиль вывел Левку в центр, а Котик вывел меня.

Они еще раз сказали, что мы будем стыкаться «до упаду, а кровь не в щёт». И отошли в сторону.

На кирпичной стенке над ящиком с песком висел кусок рельса. В ящике всегда торчала лопата и железный прут.

В случае пожара по рельсе надо было бить беспрерывно. Пока не сбежится весь дом. Ведь «пожарка» могла и не приехать. Мало ли что бывает во время войны?

Мы встали друг против друга. Я немножко боком, как научил Котик и выставил два кулака. Левка тоже сжал кулаки и выгнул грудь вперед.

Один из наших ребят по команде Котика подошел к рельсе и лупанул по ней железным прутом изо всей силы.

Тю-ю… — запела рельса.

Левка начал скакать вокруг меня и бить по воздуху. Левой, левой, потом правой, правой.

Вот так! А я только поворачивался в его сторону, но руками не махал. И вдруг понял: ударить по лицу, как велел Котик, я не смогу. Как раз в этот момент Левка подскочил поближе и вдарил меня по зубам. Раз! Я пошатнулся, но остался на ногах.

Тут он еще раз размахнулся изо всех сил и двинул по носу. Из глаз полетели искры, а из носа полилось что-то теплое и соленое.

— Дай ему, дай! — кричали ребята, и я уже не понимал, свои это кричали или подручные Секиля.

Голова пошла кругом, но я уперся ногами в землю и опустил руки. А Левка лупил меня без остановки.

«Вдарь ему, вда-а-арь!» — гудело откуда-то издали. Но я стоял и даже перестал увертываться.

Левка крутился волчком и бил меня уже не по голове, а в грудь. Но удары его я почему-то перестал чувствовать. Лишь бы не свалиться, лишь бы устоять.

Я честно не знаю, сколько прошло времени. Но вдруг Левка упал на землю и заплакал. Наверное, он просто поскользнулся.

— Эх, ты! Слабак! — услышал я голос Секиля.

Голова кружилась, и я плохо соображал.

Левка так и не встал с земли, пока кто-то из наших опять не ударил в рельсу.

— Ничья, — объявил Секиль.

Котик не стал спорить. Меня отвели в подвал помыться. Из губы, из носа шла кровь. Платок был весь красный. И Котик протянул мне свой.

— Дал бы ему хорошенько. Растерялся… Эх, Москва! Ладно, плюнь. Нюни не распускай. Другой раз докажем.

Я сам не знаю, почему я так и не решился ударить Левку. Но Котик меня за это не презирал. Это я по голосу понял. И остальные ребята мне сочувствовали тоже.

В городе Секиль меня уже не ловил. Мы проходили мимо, как будто незнакомые. Но больше мы с Левкой не стыкались. Хотя в классе отворачивались друг от друга до самого лета.

Про КРИП уже не вспоминали. И Борька молчал, и Герка. А Коханова, Рыбакова, Исаева и Полосина — вообще были не в курсе.

В госпиталь ходили регулярно. А под Первое мая закатили целый концерт для раненых. Я опять читал стихотворение «Руки смуглые, в царапинах…».

Элка зазывала к себе чай пить с печеньем и обсуждать планы пионерского отряда. Но мне к ней ходить почему-то не хотелось.

Через парочку дней, когда чуть-чуть поуспокоился от всех этих школьных переживаний, я опять забрался на «трон» в дяди-Митиной комнате и приготовился слушать.

Дядя Митя сказал, что он будет говорить со мной как мужчина с мужчиной. У него нет другого выхода, потому что он вряд ли дотянет до того момента, когда я смогу его понять.

Пиеску он свою тоже вряд ли закончит, потому что дядя Павлуша скорей наделает в штаны, чем ее поставит.

Дядя Митя напялил очки, достал из тумбочки смятые листочки и начал читать «с выражением»:

— …Когда самый трудный день в жизни Искариота свалил за полночь, Иуда, не откладывая в долгий ящик, бросился к тому месту, где теперь бездыханный лежал его Учитель, дожидаясь погребения. В субботу ведь ни один еврей не мог притронуться к его телу. В совершеннейшей мгле полз он, и злые колючки в клочья рвали на нем рубаху и порты, а острые камни кровавили его тело. Он не обращал внимания на такие пустяки. Теперь он должен был закончить великое наказание. «Всего-то делов! Надо потихоньку выкрасть тело из той пещеры. И спрятать, чтобы ни одна собака не нашла».

Сторожей, поставленных римлянами по просьбе Фарисея, он не боялся. В тугом кошельке хватило бы серебра, чтобы купить любого солдата. Кажется, он подобрался уже к самой пещере. Слабый свет выглянувшей из-за туч луны убедил его, что это как раз то место. Вон и стражники на взгорке. «Кончилось время Ясуса, настал час Иуды», — непрерывно шептал он пересохшим ртом, подгоняя себя. Но каково же было его сокрушение, когда он обнаружил, что камень, величиной с целую гору, кто-то откатил в сторону. Вход в пещеру был открыт. Иуда сразу почуял неладное, и сердце прыгнуло в пятки. «А-а-а!..» — вырвался воздух от самого живота Иуды.