Игорь Беляев - Гибрид - Для чтения вслух

Но деньги есть не у всех. У меня, например, их совсем нет. Дают иногда гривенник на томатный сок, и всё. Тяжело быть ребенком, даже в мирное время!

А теперь начинается другое, военное время.

Что будет?

Поживем — увидим.

Ночью объявляют тревогу.

Мы с мамой побежали в метро, а папа остался дома. После того, как он «посидел в командировке» и ему сломали ребра, папа уже ничего не боится.

— Когда сажают копчиком на уголок табуретки, эт-самое, или бьют по почкам сапогами, эт-самое, — тут можно сказать уже «дрек мит пфефер»…

Только это выражение он и знал на бабушкином «идише». За то про «еврейское говно с перцем» он вспоминал при каждом удобном случае.

И обязательно прибавлял «это самое».

— …И то, я ничего им не подписал, эт-самое. А бомбежка — это абсолютная чепуха на постном масле. Хреновина!

Бабушка всегда говорит:

— Костя! Перестань ругаться! Ты уже не в тюрьме.

Мама ужасно обижается, когда папа ругается при ребенке, и у нее тут же портится настроение.

Папа просит прощения:

— Котенька, эт-самое. Ну прости меня, пархатого еврея. Просто с языка слетело.

Если у мамы тут же не поправляется настроение, папа начинает бить посуду. «Кузнецовские» тарелки из дедушкиного сервиза летят на пол. Раз! Даже мамин любимый чайник-павлин раскокал!

В общем, начиналась катавасия, я плакал навзрыд. Тут ко мне бросались с двух сторон родители.

— Ну успокойся, сынище-парнище. Чего ты так расквасился?

А я рыдал и приговаривал: «Только не разводитесь. Только не разводитесь. Пожалста…»

— С чего ты взял? — тут уж удивлялась мама. — Мы вовсе не собираемся разводиться. Откуда ты это выдумал? Опять набрался разных гадостей от Серебряных?!

Это она ко мне.

Серебряные — это наши соседи по дому в Сокольниках.

— Видишь, до чего ты довел ребенка?

Это она к папе.

Тут они обыкновенно мирились и целовались.

Такая у нас дома случалась в мирное время чепуха на постном масле!

Но сегодня мама даже внимания не обращает на папину руготню.

В метро было полно народу. Поезда не ходили. Можно было спуститься в туннель и посидеть на рельсах. Совсем не страшно. Только очень спать хочется. Но на холодной рельсе спать неудобно.

К утру дают отбой, и мы идем обратно домой.

Когда входим в комнату, мы видим жуткую картину.

Папа стоит на столе, бьет щеткой в потолок и кричит:

— Пшла вон! Пшла вон!

Оказывается, как только мы ушли спасаться в метро, папа приготовил себе ужин и сел за стол выпивать и закусывать. Вдруг откуда ни возьмись прибежала в комнату мышь и стала скрябаться.

А мой папа, который никого и ничего не боится, оказывается, не любит мышей. Он взял щетку и запрыгнул на стол.

Мы были в метро всю ночь. А папа стоял на столе. Вместо того чтобы пить и закусывать. Мышь убежала только перед нашим приходом.

Сначала, рассмеялась мама, потом засмеялся папа, а потом уже я, за компанию. Спать никто не хотел. Мы стали завтракать, пить чай и смеяться вместе.

А тревога, оказывается, была игрушечная. Понарошку!

На следующий день по нашей Четвертой Сокольнической поехали машины с красноармейцами.

На тротуаре — полно народу. Они стоят молча, женщины машут руками и вытирают платком глаза. Какая-то тетка объясняет:

— Ворошиловские казармы едут. На фронт, родимые…

На углу — наш знакомый священник Введенский.

В полном «облачении» — как выразилась Адельсидоровна.

Это значит, как в церкви на молитве. Я знаю, его церковь — рядом с парком. Меня туда, еще раньше, бабушка Лизаветниколавна водила. А теперь Введенский стоит на углу 4-й Сокольнической и крестит все машины подряд, когда они заворачивают в сторону вокзала. И никто его не забирает в милицию. Одна за одной. Одна за одной. Медленно, мимо каланчи, по Русаковской улице.

Такая у нас была любимая детская песенка. Ее часто пели взрослые по радиво…

Скоро по Москве проползло гадское слово э-ва-ку-а-ци-я.

Товарищ Сталин велел вывезти всех детей из города. Чтобы не путались под ногами!

Я полюбил товарища Сталина еще до войны. После мамы, папы и бабушки Лизаветниколавны товарищ Сталин у меня на первом месте. Я даже видел его один раз.

А получилось так.

Папа взял меня с собой на демонстрацию Первого мая. Мы пришли в шесть утра на Неглинку к Вэгэкэо, где тогда была папина работа.