Юрий Воложанин - Чертов мост

- Да-а, паря, была тут баталия… - Дед хотел было предаться воспоминаниям, но я опередил его:

- Кто же из них тогда ускользнул? - спросил я, имея в виду того последнего бандита, что вырвался от нас, а потом подстрелил Огородникова.

- Бог его знает, мне неведомо, я их шибко-то не знал и знать не хочу, японский бог!

Мой вопрос, видимо, пришелся не по душе старику, а может быть, воспоминания о бандитах вызвали в нем гнев. Он рассердился. Я замолчал: стоило ли раздражать старика этими разговорами? Дед молча докурил трубку, выбил пепел о голенище ичига и направился к подводе.

Мы направились в сторону Такши. Вскоре дед замурлыкал свою любимую песню про Ланцова, который задумал убежать с каторги. Он мог тянуть эту песню часами, повторяя и повторяя куплеты, а порою искажая на свой лад. А я думал о том, сколько у нас еще диких, глухих мест, какие богатства таят эти края. Сколько здесь леса, какие обширные елани, мари - знай, паши, сей хлеб, разводи скот. А природные ископаемые…

Вскоре лес вдруг оборвался и перед нами раскинулась широкая долина, пополам разрезанная поймой речушки Елкинды, а в дальнем ее углу, под лесом, устроилось небольшое, в одну улицу, село Такша. Вглядевшись, я увидел на месте домика стариков Зайцевых остов печи да кучу обгоревших бревен.

Направляясь с дедом Евлампием сюда, я не наметил конкретно, чем буду заниматься. Надеялся, что осмотр пожарища подскажет, с чего начать. А сейчас, глядя на место недавней трагедии, с сожалением подумал: а что же мне это даст? Установить, умышленно подожгли Зайцевых или нет, будет трудно, а найти поджигателя еще труднее. И зачем подожгли? С какой целью? Задавая себе эти вопросы, я вдруг вспомнил, как Мироныч говорил о здешнем жителе Лапушенко, подозревая его в связях с бандой.

- Деда, а где сейчас Лапушенко? - спросил я.

Дед Евлампий часто поморгал, соображая, почему я вдруг задал такой вопрос.

- Который? Их, паря, три брата.

- Тот, что жил на устье Елкинды.

- A-а, Митька, он там и обитает.

- Зачем он туда перебрался, от людей-то подальше?

- Бог его знает.

Мы свернули вправо к деревне и поехали по чуть заметной дороге среди высоких, еще зеленых хлебов. Солнце начало заметно припекать, стали появляться назойливые комары.

- А братья его где? - спросил я.

Дед встрепенулся и ответил:

- Тех давно уже нет: один ушел с семеновцами и сгинул, а другой где-то в России запропастился.

Деревню мы объехали стороной, чтобы не привлекать внимания, и сразу направились к пепелищу. Я начал осмотр, а дед набил трубку, раскурил ее и молча наблюдал за мной, не слезая с подводы.

Обгоревшие бревна, доски пола, подоконники говорили о том, что пожар начался изнутри, но в каком точно месте, определить было трудно. Я рылся в обломках, очищал пол и, наверное, занимался этим долго, так как дед не вытерпел и спросил:

- Ну чаво там, паря, так долго ищешь?

- А где лежали старики? - спросил я.

Дед, кряхтя, слез с подводы.

- Эдак бы сразу и расспросил. Там вон, на полу, посреди кухни.

Я тщательно очистил указанное дедом место и нашел то, что искал: в этом месте половицы прогорели больше, вероятно, пожар начался именно отсюда. Я поделился своими соображениями с дедом.

- Вот вразумел, паря. Моя правда - сами они не сгорят. Мироныч был аккуратным и с куревом, и с печкой.

Да, вывод напрашивался сам собой!

- Деда, - слегка волнуясь, обратился я к старику, - я с тобой согласен, нечего нам друг другу замазывать глаза. Списать на огонь легче, это ясно, а мы с тобой попробуем как следует разобраться в этом деле. Надо найти убийцу!

Дед положил руку мне на плечо и ласково посмотрел в глаза.

- Надежа есть на тебя, Федор, занозистый ты парень. Смотри только сперва все обмозгуй, а потом уж рискуй!

И он, сгорбившись, пошел к подводе.

РАЗБИТНАЯ, вечно полупьяная Мотька Звягина жила на отшибе в большом пятистенном доме с юродивым четырнадцатилетним сыном. Приехала она сюда с Карийских рудников в двадцатом году с мужем, не то селикозником, не то чахоточным золотарем-старателем. Мужик через год-два умер, и Мотька осталась одна с малым сыном на руках. Видать, осталось у нее золотишко от мужа, поэтому жила она независимо и в достатке. Держала коз, начесывала с них пух, вязала платки и шали, а потом их продавала. Но основную прибыль получала от самогонки, которую выгоняла бидонами и по дешевке продавала местным мужикам да проезжим.

К Мотьке я зашел в полдень, она сидела у старинной скрипучей прялки. На меня взглянула коротко, но пристально. В ее взгляде я не прочел ни удивления, ни любопытства - привыкла к незнакомым посетителям. Зато парнишка, в какой-то неестественной позе сидевший на широкой деревянной кровати, смотрел на меня с любопытством черными искрящимися глазами. А потом испуганно прикрылся одеялом до пояса. Я успел заметить, что вместо ног у него коротенькие култышки, а ручки маленькие, неразвитые - совсем как у ребенка.