Лысенко В.Г. - Ранний буддизм, религия и философия. - 2003

Может показаться, что тантризм — это «легкий путь» — путь, ведущий к освобождению именно через то, что в религиозной традиции всегда считалось препятствием к духовности. Например, тант-рики «левой руки» (вамачари) рассчитывают прийти к отождествлению с Шивой и Шакти, используя вино, мясо и плотскую любовь. А знаменитая «Гухьясамаджа-тантра» категорично утверждает: «Никто не может достичь совершенства, если будет прибегать к трудным и скучным усилиям; но совершенство достижимо без труда, если удовлетворять все свои желания» (цитировано по Элиаде). Но эта легкость только кажущаяся, поскольку мы имеем здесь дело не с обычной практикой, а с определенной психотехникой, отличной от той, с которой мы сталкивались в других направлениях буддизма, где противоядием против определенного аффекта служило противоположное ему качество, например, чувственность подавлялась развитием ума. Здесь же задача заключается и том, чтобы трансформировать энергию аффекта из отрицательной — в положительную. Для тантризма любая энергия — даже если она содержится в похоти, страсти, гиене, ненависти — все-таки лучше, чем апатия, успокоенность, лень. За энергию можно зацепиться, преобразовать и облагородить ее, но с ленивым человеком не сделаешь ничего. Таким образом, аффекты становятся потенциями к освобождению, а не препятствиями к нему. Поэтому-то тантристы и стремятся к максимальному их выявлению. Не случайно они больше, чем другие буддисты, стремятся активизировать те порочные стремления, которые человек из-за боязни общественного осуждения вытесняет в подсознание. Некоторые тантристские тексты могут шокировать своими призывами к самым чудовищным с точки зрения человеческой морали действиям — убийству родителей, прелюбодеянию, каннибальству, кощунствам в отношении образов Будд и бодхисаттв и т.п. Реализуя эти действия в мысленном или словесном плане, адепты выносили свои тайные страсти к свету сознания и тем самым лишали их власти над собой. Эти практики, хоть и похожи на сатанизм, черную мессу и т.п., отличались от последних тем, что были не самоцелью, пробуждением зла ради самого зла. а средством избавления от зла. Кстати, любовь к фильмам ужасов и триллерам в современном технократическом обществе объясняется тем, что они помогают избавиться от отрицательных эмоций, накопившихся у человека в результате слишком регламентированного образа жизни и сдерживания природной агрессии.

Общее между тантризмом и нашей постмодернистской эпохой лучше всего объясняет индийском миф о кали-юге — «железном веке». Считается, что у человека кали-юги нет ни духовной непосредственности, ни связи с Истиной, которыми он был наделен в предшествующих циклах, В кали-югу уровень Дхармы (морально порядка) резко падает и постепенно нарастает хаос — все прежние иерархические уровни теряют свою значимость. Все перемешивается. Смешиваются и даже сливаются времена года (зимой может случиться гроза, летом падает снег), шудры становятся духовными учителями, а обычных развратников и болтунов почитают за святых. Низкое выступает в обличии высокого, тайные духовные учения становятся достоянием масс.

К этому можно добавить наблюдения над нашим временем. Стирание граней между элитарным и массовым (элитарное искусство тиражируется, приемы, открытые великими художниками кино и театра, используются в рекламных роликах и клипах), между художником, творцом и толпой — благодаря компьютеру возможности публичного творческого самовыражения появляются у всех. В наше «демократическое» время «элитарность» связана главным образом с кошельком, уровнем доходов («элитная мебель», «элитный отдых» и т.п.). Что же касается элитарности в искусстве, то тут — в каждой области искусства своя элита, причем есть элита официальная, а есть неофициальная, «параллельная». Никто не обижен, каждый при желании может найти свое место в какой-нибудь «элите». Аналогичная ситуация в духовной сфере: «элитарность», «эзотеризм» — это прежде всего форма самоутверждения и саморекламы.

Постмодернизм фактически совершает то, что проделывает любой тантрик по отношению к предшествующей традиции — смешивает в одном котле все, что до сих пор было разделено, расставлено по разным полочками. Введение в единое поле элементов разных культур, эпох, стилей, жанров, их смешение в форме игры — это «полистилистика». По определению постмодернистской поэтессы Нины Искренко: «Полистилистика — это когда одна масть платья из голландского полотна соединяется с двумя частями из пластилина, а остальные части вообще отсутствуют» («Гимн полистилистике»). Постмодернисты стремятся поместить знакомое и известное в экзотический контекст и тем самым отстранить, сделать менее знакомым, дать новую жизнь. Одним из действенных средств такой новой жизни старых жанров является перформанс — некое действие, позволяющее зрителю соучаствовать в творчестве художников и артистов. Перформанс — это и попытка по-новому проиграть произведение одного жанра с помощью другого жанра. Например, Дмитрий Пригов в дни пушкинского юбилея читал первую строфу Онегина в стиле разных религиозных песнопений — буддийских, мусульманских, православных. Постмодернизм постоянно обращается к архаике, к фольклору, к этническим традициям, к мистике и оккультизму. Общая необязательность и отвлеченность постмодернистских текстов, фильмов, образов парадоксальным образом сочетается со страстью к конкретике. Современные модные журналисты-режиссеры, особенно Леонид Парфенов, в своих документальных фильмах всегда показывают сюжеты с реального места событий, демонстрируют зрителю подлинные предметы, словом даюг ему возможность увидеть все собственными глазами. Действие (особенно в форме перформанса) предпочтительнее теорий и метафизических спекуляций (не случайно фило-софы-постмолернисты занимаются перфомансной «деконструкцией» прежних форм рациональности), а в политике вместо политологов появляются политтехнологи. В отличие от модерна и авангарда, которым тоже свойственна любовь к корням, архаике, магии и мистике, постмодернизм ничего не принимает всерьез — все пронизано пародийностью, иронией, а часто просто доводится до абсурда путем подмены или полного разрушения смысла исходных понятий.