Ирина Каспэ - Искусство отсутствовать - Незамеченное поколение русской литературы

Выбор столь узкого предмета исследования легко мотивировать тем, что интересующий нас «частный случай» отсылает к глобальным сюжетам культурных кризисов и катастроф. В самом деле, это и определения межвоенного десятилетия как времени общеевропейских переломов — социальных, политических, эстетических (от кризиса либеральной системы и формирования тоталитарных режимов до появления «новейшего», «модернистского» романа); и популярные уже во второй половине XX века метафоры «современного», а точнее, «постсовременного» сознания, на первый взгляд удивительно совпадающие с символами эмигрантской идентичности — «культурный шок», «заброшенность», «оставленность», «одиночество и свобода»; и, наконец, ситуация распада социальных институтов, слома норм, побуждающая принять послереволюционную эмиграцию едва ли не за идеальную модель «переходного», «промежуточного» общества и провоцирующая всевозможные параллели между русским Парижем 30-х и новорусской Москвой 90-х. Ключевым во всех случаях будет слово «перелом». «Переломность» («промежуточность», «рубежность») ситуации, в которой оказались русские литераторы-эмигранты (в терминологии Виктора Тернера такую ситуацию следовало бы назвать «пограничной», «лиминальной»), в последнее время все чаще подчеркивается исследователями «молодого поколения первой волны» (включая предложение заменить столь громоздкое определение емкой метафорой «поколение полтора» [13] Кондаков И. В., Брусиловская Л. Б. Оттепель в культуре русского зарубежья (опыт позднего Газданова) // Газданов и мировая культура: Сб. статей / Ред. и сост. Л. В. Сыроватко. Калининград: ГП «КГТ», 2000. С.4–11. ), а иногда и квалифицируется как уникальный поколенческий опыт [14] Хазан В. Незаметный писатель «незамеченного поколения» (о прозе B. С. Варшавского) // Вторая проза: Сборник статей / Под ред. И. З. Белобровцевой, С. Н. Доценко, Г. А. Левинтона, Т. В. Цивьяна. Таллин: ТРЬ Kiijastus, 2004. C.225. .

Казалось бы, неуспешность, «незамеченность» такого поколения должна подразумеваться сама собой. Пожалуй, единственная на сегодняшний день развернутая попытка увидеть здесь не аксиому, а исследовательскую проблему была предпринята канадским славистом Леонидом Ливаком. Рассматривая «незамеченность» как особую стратегию, практикуемую несколькими молодыми эмигрантскими писателями, он убедительно очерчивает круг контекстов, которые эту стратегию формируют; с такой точки зрения «незамеченность» — литературная маска, заимствованная у французских современников и адаптированная к языкам, актуальным в эмигрантском литературном сообществе [15] Livak L. How It Was Done in Paris: Russian émigré Writers and French Modernism. Madison, Wis.: Univ. of Wisconsin Press, 2003; Livak L. A Mirror for the Critic: Two Aspects of Taste and One Type of Aphasic Disturbance in Vladimir Nabokov’s «Despair». // Canadian-American Slavic Studies. Vol. 34. № 4. 2000. p. 447–464; Ливак Л. К истории «парижской школы». Письма Анатолия Штейгера. // Canadian-American Slavic Studies. Vol. 37. № 1–2. 2003. p. 86–87. . В этой книге мы тоже постараемся показать, что далеко не достаточно признать «незамеченное поколение» обреченным на неудачу «самой историей». Даже если под персонифицированной историей понимаются вполне конкретные — в самом деле сложные, трагические, — события и обстоятельства. Однако наша задача — обнаружить не столько дискурсивные, сколько нормативные, ценностные, институциональные контексты «незамеченности». В этом смысле термин Варшавского указывает не на безжалостную историю, но и не на дискурсивный фантом, а прежде всего на проблематичность символов социального успеха и неудачи. При таком ракурсе не возникает потребности доказать «масштабность», «уникальность» или «типичность» той ситуации, которую мы исследуем; значимо другое: как в «частной» ситуации, по-своему уникальной и по-своему типичной, создаются и работают механизмы социализации, реализации, успеха, что представляет собой «путь в литературу».

Литература для наших героев — одновременно область невозможного и область должного. «В эмиграции писателей больше, чем можно было бы ожидать» [16] Глэд Дж. Беседы в изгнании. Русское литературное зарубежье. М.: Книжная палата, 1991. С. 281. , — замечает (кажется, не без иронии) Джон Глэд, автор нескольких книг о русской эмигрантской литературе. Вопрос о том, что такое литература в эмиграции, что означает здесь желание стать «русским писателем», откуда берутся литераторы, которым как будто бы не для чего и не для кого писать, — звучит наивно, однако он может быть задан как вопрос о культурном статусе литературы вообще и национальной литературы в частности. Попытка «войти в историю русской литературы» и одновременно из нее выпасть едва ли не больше говорит о том, чем была и, возможно, осталась русская литература, нежели о ее незамеченном, невидимом, отсутствующем поколении. Василий Яновский, один из тех, кто активно манифестировал собственную принадлежность «молодому», а затем и «незамеченному» поколению, в середине 50-х на страницах нью-йоркской газеты провозгласил: «Самим своим появлением… молодые писатели отрицали все материалистические основы эстетики, не могущей, как уверяют, развиваться из ничего» [17] Яновский В. Мимо незамеченного поколения // Новое русское слово. 1955. 2 окт. С.2. . Выясняя, как и когда знаки поражения, невостребованности, незамеченности начинают проступать сквозь поколенческие манифесты, мы так или иначе будем сталкиваться с литературой, декларативно сделанной «из ничего». Это и есть конечная цель наших изысканий — ценности, на которые опирается столь шаткий конструкт, а возможно, и ценности, которые вытесняются, не замечаются, не называются, помечаются словом «ничто».