Владимир Варшавский - Незамеченное поколение

Владимир Сергеевич Варшавский родился в Москве в 1906 году в семье присяжного поверенного и журналиста. Он только начал учиться в гимназии, когда разразилась революция 1917 года. Вскоре после октябрьского переворота родители будущего писателя уехали сначала в Крым, а затем в Чехословакию и обосновались в Праге. Здесь Варшавский получил среднее образование и затем окончил юридический факультет Пражского университета. В 1926 году он переехал в Париж и поступил в Сорбонну, где изучал литературу. В 1929 году в журнале «Воля России», выходившем в Праге, появился первый рассказ Варшавского «Шум шагов Франсуа Вильона», удостоившийся почетного отзыва на литературном конкурсе, организованном редакцией журнала в 1928 году.

«Шум шагов Франсуа Вильона» интересен не только как первенец молодого автора, но и как первая заявка на свою тему, которой Варшавский остался верен и по сей день. Это тема молодого русского эмигранта, болезненно переживающего свое одиночество и боязнь перед жизнью. Герой рассказа ведет дневник, в котором имеется такая запись: «Я раньше думал, что страх и беззащитность родились только в душах людей 20-го века, но ведь уже Франсуа Вильон корчился на дыбе и Микель Анджело бежал из Флоренции. Страх и беззащитность и бегство». Герой рассказа без труда узнает в уличной толпе «заклейменных страхом» людей, слышит «топот их ног» и со страхом думает о той страшной тишине, которая настанет, когда они пройдут мимо него и он «останется один».

В уличной сутолоке слух молодого человека выделяет шаги Франсуа Вильона. В этом рассказе оригинальна попытка по-новому истолковать одного из самых значительных лирических поэтов Франции. Франсуа Вильон (родился в 1431 г., год смерти не установлен), остался во французской поэзии самым характерным выразителем кризиса средневекового мировоззрения, распада укоренившихся верований и сложившихся устоев морали. Варшавский почувствовал в Франсуа Вильоне нечто большее: в его восприятии Вильон является как бы предтечей грядущего «потерянного» или как его называет Варшавский, «незамеченного» поколения, начавшего складываться в эмиграции в середине 20-х годов нынешнего века. К этому поколению он и сам принадлежит.

Впоследствии автор больше не возвращался к Франсуа Вильону. И это, конечно, не случайно. Все внимание молодой писатель сосредоточил на поисках братьев и сестер по своему поколению. В упомянутом выше рассказе эти поиски уже были намечены: больше всего герой рассказа боится той «страшной тишины», которая настанет, если все эти «заклейменные страхом» люди пройдут мимо него и он окончательно останется один. Франсуа Вильон в каком-то смысле был сильнее: сквозь обрывки его сложной и трагической биографии читатель чувствует по-своему бесстрашную и бесшабашную индивидуальность…

От последнего одиночества спасло Варшавского, как и многих его сверстников, то, что ему удалось встретить среди современников родных по духу и возрасту людей.

Частично эта тема и нашла свое отражение в книге Варшавского «Семь лет», вышедшей в Париже в 1950 году. Но там эта тема составляет лишь скрытую от глаз основу повествования, в целом посвященного переживаниям автора во время Второй мировой войны. В 1939 году Варшавский вступил в ряды французской армии, был вскоре награжден орденом за храбрость, а во время разгрома попал в плен к немцам и послан в лагерь для пленных, откуда был освобожден только после поражения Германии. В 1950 году автор переселился в США.

Тема его настоящей книги отчетливо наметилась еще на первых страницах «Семи лет». Здесь автор подробно останавливается на характеристике «отцов и детей» русской эмиграции. Не легко жилось в эмиграции «отцам». В недавнем прошлом они были «видными общественными работниками, журналистами, приват-доцентами, членами Учредительного Собрания, министрами в каких-то директориях, земско-городскими деятелями». Все это в прошлом. «И все-таки это было почти настоящее общество: с партиями, газетами, юбилеями, мемуарами». У этого старшего поколения была своя «биография», «а мы жили без всякой ответственности, как бы сбоку мира и истории. Нам уже веял в лицо ветерок несуществования. Даже для наших отцов мы были чужие. Поколение выкидышей». Из всех «лишних людей» русского прошлого и из всех «потерянных поколений» Европы и Америки они чувствовали себя самыми «лишними» и самыми «потерянными».