Нора Букс - Эшафот в хрустальном дворце - О русских романах В. Набокова

Водная граница — горизонтальное сечение вертикально организованного художественного пространства романа. Россия и прошлое оказываются погруженными на дно памяти/на дно воды [51] Такая организация пространства допускает предположение об отсылке романа к Легенде о Граде Китеже. . Условие погружения в воду реализуется в причастности к морскому дну разных персонажей романа. Так, Подтягин «похож на большую поседевшую морскую свинку» (с. 25), Алферов говорит, что в прошлой жизни был, «возможно, устрицей» (с. 41), голос Машеньки дрожит в трубке, «как в морской раковине» (с. 109), в одном из писем к Ганину она восхищается стихотворением: «Ты моя маленькая бледная жемчужина» (с. 138).

Подтягин, глядя на сахар на дне стакана, думает, «что в этом ноздреватом кусочке есть что-то русское…» (с. 84). В комнате Клары висит «копия с картины Беклина „Остров мертвых“» (с. 58) [52] Каргина Арнольда Бёклина «Остров мертвых» появляется в разных набоковских романах. Известно по меньшей мере пять версий этой работы — условие, которое не прошло для Набокова не замеченным. Литературным источником Бёклину, по предположению критиков, послужил Готфрид Келлер. Об этой картине см.: Delevoy R. L. Le Symbolisme. Geneve, 1982. P. 55. . Изображенный на картине остров становится синонимом русского пансиона, оставшегося над поверхностью воды, в которую погрузилась родина. Условие закреплено в топографии: одной стороной дом обращен к железнодорожному полотну, другой — на мост, отчего кажется, будто он стоит над водой. У Клары, чьи окна выходят на мост, впечатление, что она живет в доме, «плывущем куда-то» (с. 60).

Погружение на дно воды как вариант пародийного сюжетного хода несколько раз воспроизводится в романе. Так, Ганин, уходя от брошенной любовницы, слышит, как «во дворе бродячий баритон ревел по-немецки „Стеньку Разина“» (с. 49). В народной песне [53] Названием песни служит ее первая строка «Из-за острова на стрежень», музыка и слова народные. Известен пушкинский вариант воспроизведения сюжета: три стихотворения под общим названием «Песни о Стеньке Разине» (1826) (Пушкин А. Полное собрание сочинений: В 9 т. / Под ред. Ю. Оксмана и М. Цявловского. М., 1935. Т. 2. С. 234–236). О герое песен, атамане донских казаков, в Комментариях к «Евгению Онегину» В. Набоков пишет. «Stenka Razin. The famous robber chief, hero of several Songs, a repentant Robin Hood of sorts, but considerably more sanguinary than the good yeoman. The Soviet police being to present Robin Razin as an early promoter of the People’s Revolution…» — Eugene Onegin. Trans. with commentary V. 3. P. 279. атаман Стенька Разин по требованию товарищей бросает в Волгу полюбившуюся ему персидскую княжну.

Другой пример пародийного использования ситуации утопления: встреча Ганина и Машеньки в Петербурге, где фактически погибает их летняя любовь, «они встретились под той аркой, где — в опере Чайковского — гибнет Лиза» (с. 106).

Смерть, забвение, переход в статус прошлого воплощаются в романе движением вниз. Так, умирающий Подтягин чувствует, что падает «в бездну» (с. 162). Уход Ганина в эмиграцию, из Севастополя в Стамбул, воплощен в географическом маршруте вниз, на юг. Последняя встреча Ганина и Машеньки на площадке синего вагона кончается тем, что Машенька «слезла на первой станции» (с. 114), т. е. уходит вниз, становится воспоминанием.

Именно со дна памяти извлекает герой свое прошлое. Ганин наделен «зеркально-черными зрачками» (с. 117). Прошлое, в которое он так пристально всматривается, возникает как отражение, и из пространства дна/низа перемещается в высоту, над зеркальной поверхностью водной границы. «И вдруг мчишься по ночному городу… глядя на огни, ловя в них ослепительное воспоминание счастья — женское лицо, всплывшее опять после многих лет житейского забвения» (с. 45).

Воскресение образа Машеньки связано с его пространственным перемещением в высоту, т. е. по другую сторону зеркала. «„Неужели… это… возможно…“— огненным осторожным шепотом проступали буквы» (с. 43), повторяя в небе мысль Ганина о возвращении Машеньки в его жизнь. Увлеченный своим воспоминанием/отражением, сам Ганин как бы перемещается в центр этого воскрешенного прошлого, расположенного теперь в верхней части романного пространства, отчего мир Берлина, в свою очередь, смещается и кажется ему расположенным внизу. Ганин выходит пройтись по Берлину, «он… влез на верхушку автобуса. Внизу проливались улицы» (с. 82).