Нора Букс: Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах В. Набокова

Образ Клары связан с цветами апельсинового дерева, символом девственности [40] Образ Клары в контексте цветочного символа прочитывается как аллюзия на стихотворение В. Брюсова «Мечты о померкшем» (1893). Мечты о померкшем, мечты о былом, К чему вы теперь? Неужели С венком флёрдоранжа, с венчальным венком, Сплели стебельки иммортели? (Там же. С. 50.). . Каждое утро, идя на работу, Клара покупает «у радушной торговки… апельсины» (с. 42). В финале романа, на вечеринке, Клара «в неизменном своем черном платье, томная, раскрасневшаяся от дешевого апельсинового ликера» (с. 80). Черное платье в этом контексте — траур по несостоявшемуся женскому счастью, т. е. пародийный знак вечной женственности [41] Черный наряд героини контрастирует с ее именем — Клара. Clarus (лат.) — светлый. .

Связанный с символикой цветов мотив запаха в романе приобретает смысл характеристики персонажей. Так, в комнате у Клары «пахло хорошими духами» (с. 58). У Людмилы «запах духов, в котором было что-то неопрятное, несвежее, пожилое, хотя ей самой было всего двадцать пять лет» (с. 21). Ни Клара, ни Людмила не увлекают Ганина, хотя обе влюблены в него. Романная ситуация вновь отзывается в стихотворении А. Фета:

Запашок Алферова, души поистершейся, утратившей свежесть, подобен запаху Людмилы. «Алферов шумно вздохнул; хлынул теплый, вялый запашок не совсем здорового, пожилого мужчины. Есть что-то грустное в таком запашке» (с. 9).

Исследователи отмечали, что обитатели русского Берлина в романе «Машенька» воспроизведены как обитатели мира теней [42] Connolly J. Nabokov’s Early Fiction. P. 33. . Эмигрантский мир у Набокова содержит отсылку к «Аду» в «Божественной комедии» Данте (подробнее об отсылке к Данте см. ниже). Это закреплено и в запахах. Приведу два примера. В полицейском управлении, куда эмигранты приходят за визой на выезд (ср. у Данте — переправа через Ахерон [43] Цитирую по переводу М. Лозинского: Все те, кто умер, бога прогневив, Спешат сюда, все страны и державы: И минуть реку всякий тороплив, Так утесненный правосудьем бога. Что самый страх преображен в призыв. (Данте Алигьери. Божественная комедия. М.: 1968. — Ад. III. 122–126.) Ср. у Набокова: «В голой комнате опять была толпа, которая, казалось, только затем и пришла, чтобы во все глаза смотреть на то, как эти угрюмые господа пишут… они перешли к другому столу, — опять была очередь, давка, чье-то гнилое дыхание» (с. 120). ), — «очередь, давка, чье-то гнилое дыхание» (с. 120). Прощальное письмо Людмилы Ганин разорвал и «скинул с подоконника в бездну, откуда веяло запахом угля» (с. 79).

С образом Людмилы связан и вариант профанации запаха как признака души. Получая ее письмо, герой замечает, что «конверт был крепко надушен, и Ганин мельком подумал, что надушить письмо — то же, что опрыскать духами сапоги для того, чтобы перейти через улицу» (с. 77). Интерпретация Ганина — пародийное отражение одного из названий орхидеи (цветка-знака Людмилы) — Sabot de Venus.

Запахи и звуки оживляют пространство «Машеньки». Симптоматично, что первая сцена романа происходит в темноте, знаками проявления жизни, начала действия становятся звуки и запахи. Ганин отмечает у Алферова «бойкий и докучливый голос» (с. 8), и Алферов узнает Ганина по звуку, чья национальная опознаваемость обретает гротескный смысл. Алферов говорит: «Вечером, слышу, за стеной вы прокашлялись, и сразу по звуку кашля решил: земляк» (с. 8).

Мотив звуков в романе восходит к образу соловья. Ганин и Алферов оказываются соперниками и обнаруживают сходные «птичьи» черты. Алферов «сахаристо посвистывал» (с. 10–11), у него «маслом смазанный тенорок» (с. 25). Ганин по ночам слышит, как тот поет от счастья. Пение его — пародийный вариант песен соловья: «…голос Алферова смешивался с гулом поездов, а потом снова всплывал: ту-у-у, ту-ту, ту-у-у» (с. 38) [44] Пение Алферова — пародийная отсылка к песне соловья в «Пасторальной», 6-й симфонии Бетховена (1808). .

В первой же сцене романа оба соперника, как две птицы, оказываются запертыми в «клетке» остановившегося лифта (с. 11). На вопрос Ганина: «Чем вы были в прошлом?» — Алферов отвечает: «Не помню. Разве можно помнить, чем был в прошлой жизни, — быть может, устрицей или, скажем, птицей…» (с. 41).

Также как женские образы в романе маркированы цветочной символикой, мужские обнаруживают связь с певчими птицами. В облике мужских персонажей в первую очередь выделен голос. Так, о поэте Подтягине: «У него был необыкновенно приятный голос, тихий, без всяких повышений, звук мягкий и матовый» (с. 25). Звук голоса отражает характер поэтического дарования Подтягина, эпитет «матовый» отсылает к его стихам-картинкам, печатавшимся в журналах о живописи (см. приведенную выше цитату) (с. 62).