Генрих Цывинский - Пятьдесят лет в Российском императорском флоте

Держать прислугу было запрещено, поэтому у колодца стоял длинный хвост из жителей города — «буржуев», а пролетарии над ними, проходя мимо, злорадно издевались. Я жил у аптекаря под видом учителя и для видимости занимался с детьми моего хозяина и его шурина — горного инженера. За это время я несколько раз бывал в опасности: к нам в квартиру являлся политический агент-сыщик с целью реквизировать мою комнату для себя лично. Он подозрительно оглядывал меня и говорил, как бы что вспоминая: «Что-то не похож он на учителя», — и уходил.

Сознавая ненадежность дальнейшего здесь пребывания, я, по предложению инженера Финикова, перебрался к нему на квартиру в заводском доме. Это было в конце февраля. Комната за зиму промерзла, и я долго страдал в ней от холода. После Пасхи и эта комната была реквизирована каким-то штабным красноармейцем, и я перебрался в пустую комнату соседнего заводского дома, но и этот пустой дом был вскоре реквизирован каким-то военным фельдшером (величал себя он «доктором»). Тогда инженер Грузов, у которого я занимался с мальчиками и обедал, устроил меня у механика Журавлева, начальника железнодорожного депо. Он принял меня очень сочувственно и уступил мне две комнаты, выходившие в густой тенистый сад, и я прожил у него все лето.

Журавлев не был инженером, но был хорошим механиком, воспитанным в мастерских Путиловского завода, и в первую революцию 1905 года был за вольнодумство изгнан оттуда. С большевиками был груб и дерзок и много раз отстаивал меня, когда большевики пытались реквизировать у него мои две комнаты. Обедать я ходил к Грузовым, его жена Агнесса Робертовна, очень милая и доброго сердца женщина, была ко мне участливо добра и, благодаря ее любезности, я все лето не испытывал голода.

Когда установилось почтовое сообщение с Петроградом, старшая дочь Маргарита мне сообщила, что моя жена и обе младшие дочери переехали еще в 1919 году в Самару вместе с партией путейцев для постройки железнодорожной линии Безенчук-Николаевской, соединяющей две заволжские магистрали: Самаро-Златоувскую и Оренбургскую. Начальником постройки был инженер-поляк Маковский, переехавший сюда вместе с партией с Мурманской дороги, где служили обе младшие дочери Наталия и Ольга. Благодаря протекции дочерей, я был принят Маковским в «Безникер» на службу в качестве техника, и я мог ехать беспрепятственно, как советский чиновник, командированный по службе.

Но сообщение с Самарой отсюда было очень сложно, оно тянулось долго с продолжительными пересадками на узловых станциях. Но случай мне помог: выручил меня мой милый хозяин Журавлев, у него в депо стоял в ремонте поезд, пришедший сюда за углем с Колпинского завода Морского ведомства и вскоре возвращавшийся в Петербург. Комендантом поезда был молодой матрос, и с ним была только прислуга машинистов и кочегаров в числе 8 человек и жены некоторых машинистов. Все помещались в одном вагоне-теплушке. Журавлев им заявил, что за ремонт паровоза он с них денег не возьмет, но зато они обязаны довезти до Тулы его приятеля-помощника, т. е. меня; и я получил место на нарах в той же теплушке рядом с кочегаром.

Продав в Юзовке еврею-ювелиру золотую цепочку и запонки, я получил 75000 советских рублей на дорогу. С неделю мы ехали в дружной и «теплой» компании, наши «дамы» на железном комельке готовили нам общий обед. На длинных же остановках возле дороги раскладывали костер; сидя вокруг него, наша милая компания пела хором песни, заканчивая их интернационалом. Я был одет в белый коломянковый балахон, уступленный мне Грузовым, исполинского роста и объема, спускавшийся ниже колен, и старую соломенную шляпу; был небрит, поэтому вполне отвечал наружности старого машиниста. Но при утреннем мытье я старался не засучивать левый рукав, дабы не обнаружить якорь и японский рисунок, татуированный когда-то в Нагасаки, чтобы мои «товарищи» не могли заподозрить во мне бывшего морского офицера.

В Самаре на Троицкой улице, в глубине грязного двора, я нашел каменный сарай, а над ним надстроена примитивного вида квартира из 4-х комнат; в двух жила моя жена с дочерью Ольгой, а в другой половине жил с семьей крещеный еврей — бывший фельдфебель в японскую войну, а теперь занимавший весьма важный и доходный пост комиссара какого-то продовольственного комитета. Обстановка в наших комнатах была мизерная: кроме кроватей, умывальника и шкапа, в ней ничего не было. В середине стояла небольшая железная печь «буржуйка» (это название, данное внасмешку большевиками, так как считалось, что такой «излишней роскошью», как печь, пользуются только избалованные «буржуи»), обогревавшая обе комнаты, на ней же варился и кипяток для утреннего и вечернего чая. Обедали у дочери Наташи. Там все семейство в 5 душ и няня помещались в одной комнате.