Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

— Только не для меня, Роберт. Для меня пока что нет. Да и для тебя еще нет.

Он сокрушенно покачал головой:

— Для меня раньше, чем для кого бы то ни было.

Я знал, о чем он. Для него время во Франции было порой охоты. Он, почти единственный из нас, был не беззащитной жертвой, он сам стал охотником, рискнув противопоставить тупому варварству немецких каннибалов эсэсовцев свои хитрость и ум, — и победил. Для него, но почти только для него одного, оккупация Франции стала личной войной, а не жестоким отловом невинных жертв. Зато теперь, похоже, в его жизнь стал медленно проникать ужас, ибо всякая пережитая смертельная опасность постепенно приобретает в нашей памяти ореол кровавой романтики, при условии что человек вышел из этого испытания не изувеченным, а целым и невредимым. А Хирш, по крайней мере внешне, был цел и невредим.

Я попытался его отвлечь:

— Так Боссе получил свои деньги?

Он кивнул:

— Это было проще простого. И все равно мне это не по душе. Не хочу быть карающей Немезидой для жуликоватых евреев. Я не верю в великое душевное перерождение в связи с несчастьем, а уж со счастьем-то и подавно. Так что совсем не все евреи стали ангелами. — Он встал. — Что ты делаешь сегодня вечером? Может, сходим поужинать в «Морского короля»?

Я понимал, что я ему нужен. И почувствовал себя предателем, когда ответил:

— Я сегодня встречаюсь с Марией. Забираю ее после съемок у одного фотографа. Хочешь, пойдем вместе.

Он покачал головой:

— Иди уж. Держи, что имеешь. Я позвал тебя просто так, на всякий случай.

Я знал, что он откажется. Он хотел побыть со мной вдвоем, выпить, поговорить.

— Пойдем со мной! — предложил я еще раз.

— Нет, Людвиг. Как-нибудь в другой раз. Компаньон из меня сегодня никудышный. Черт его знает, почему, с тех пор как я здесь, смерть так действует мне на нервы. Особенно когда она вот так незаметно подкрадывается — я имею в виду Джесси. Надо было мне стать врачом, как Равич. Тогда я хоть мог бы попытаться с этим бороться. А может, просто мы все повидали слишком много смертей на своем веку?

Было уже довольно поздно, когда я подошел к дому фотографа. На улицу из окон верхнего этажа падал ровный яркий свет прожекторов. Белые портьеры ателье были задернуты, и на их фоне можно было разглядеть двигающиеся тени. На освещенном прямоугольнике улицы стоял желтый «роллс-ройс». Это был тот самый лимузин, на котором Мария однажды прокатила меня до кафе «Гинденбург» на Восемьдесят шестой улице.

Я остановился в нерешительности, раздумывая, не вернуться ли к Хиршу в его мертвый магазин. Но, вспомнив, сколько я совершил в жизни промахов из-за таких вот скоропалительных решений, направился вверх по лестнице.

Марию я увидел сразу же. В белом с золотыми цветами платье она стояла на подиуме перед кустом искусственной белой сирени. Я заметил, что и она меня тотчас же увидела, хотя и не шелохнулась, потому что ее как раз снимали. Она стояла вытянувшись во весь рост, как фигура на носу старинного корабля, и этой страстной, устремленной вперед позой напомнила мне Нику Самофракийскую из Лувра. Мария была очень красива, и на миг я даже усомнился, действительно ли эта женщина имеет ко мне какое-то отношение, столько первобытной страсти и одиночества было во всей ее осанке. И тут я почувствовал, как кто-то теребит меня за рукав.

Это оказался лионский шелковый фабрикант. Его лысина была покрыта крупными каплями пота. Я смотрел на него со смесью изумления и интереса: мне всегда казалось, что лысые почти не потеют.

— Великолепно, верно? — прошептал он. — Большинство фабрикатов из Лиона. Доставлены на бомбардировщиках. Теперь, когда Париж снова наш, мы будем получать еще больше шелка. Так что к весне все опять нормализуется. И слава богу, верно?

— Да, слава богу. Вы считаете, что к весне война кончится?

— Для Франции гораздо раньше. И вообще, теперь это уже дело месяцев, скоро все будет позади.

— Вы уверены?

— Совершенно. Я только что как раз о том же самом говорил с господином Мартином из Государственного департамента.

«Дело месяцев, — подумал я. — Несколько месяцев — вот и все, что осталось у меня для этого кусочка освещенной прожекторами юности, которая стоит сейчас там, на подиуме, бесконечно чужая, такая желанная и такая близкая». В следующее мгновение Мария освободилась и стремглав сбежала по ступенькам ко мне:

— Людвиг…

— Я знаю, — перебил я ее. — Желтый «роллс-ройс».

— Я не знала, — прошептала она. — Он приехал без предупреждения. Я тебе звонила. В гостинице тебя не было. Я не хотела…