Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

— Вам пора идти, — сказала медсестра.

Двойняшки, которые тоже еще оставались в палате, мгновенно вскочили. В холодном блеске верхнего света они казались похожими на бесцветных призраков. На обеих были тугие в обтяжку темно-синие джинсы. Они все еще терпеливо ждали, что их возьмут в кино. Мы двинулись по опустевшему в этот час больничному коридору. Двойняшки пританцовывали перед нами. «Ах, какое зрелище для обожателя задиков Баха!» — подумал я.

— Странно, — сказал я, — что они до сих пор никакого обожателя здесь не подцепили.

— Так они не хотят никого, — объяснил Хирш. — Живут у Джесси и ждут своего шанса выступить где-нибудь вдвоем, именно как сестры-близнецы. Потому так судорожно друг за дружку и держатся. Порознь их нигде не увидишь. Каждая думает, что без другой пропадет.

Мы вышли в теплую вечернюю суету жизни. Улица кишела спешащими людьми, ничего не знающими о смерти.

— Так что с Джесси, Роберт? — спросил я. — Ее правда так скоро выпишут?

Хирш кивнул:

— Они ее вскрыли, Людвиг, и тут же снова зашили. Джесси не спасти. Я спрашивал Равича. Метастазы повсюду. В Америке не мучат людей бессмысленными операциями, когда помочь уже нельзя. Им просто дают спокойно умереть, если, конечно, можно назвать спокойной смерть, когда человек кричит от боли весь день и никакие наркотические средства ему уже не помогают. Но Равич надеется, что ей осталось несколько месяцев более или менее сносной жизни. — Хирш остановился и посмотрел на меня с выражением бессильной ярости во взгляде. — Еще год назад ее можно было спасти. Но она ни на что не жаловалась, думала: так себе, это старческое недомогание, что-то другое всегда было для нее важнее. Вокруг же полно несчастных, о которых ей нужно было позаботиться. Вечно этот идиотский героизм самопожертвования! А теперь вот она лежит здесь, и ее никакими силами не спасти.

— Она догадывается?

— Конечно, догадывается. Как все эмигранты, она ни в какой хороший конец вообще не верит. Поэтому я и разыгрывал этот проклятый театр. Ах, Людвиг! Давай-ка зайдем ко мне, выпьем по рюмке. Не ожидал, что на меня это так подействует.

Мы молча шли по вечерним улицам, на которых сентябрьский свет смешивался с огнями тысяч витрин. Я наблюдал за Хиршем во время его разговора с Джесси. Не только ее, но и его лицо при этом изменилось, и мне почудилось, что не одни глаза Джесси подернулись утешающей дымкой воспоминаний, но и глаза Хирша-маккавея. Внезапно меня охватил страх. Я знал: воспоминания надо запереть крепко-накрепко, как яд, иначе они могут и убить. Украдкой я взглянул на Хирша. Лицо его приняло свое обычное выражение, слегка напряженное и замкнутое.

— А что будет, когда Джесси уже не сможет переносить мучения? — спросил я.

— По-моему, Равич не даст ей страдать и не станет держать ее в концлагере Господа Бога распятой на кресте, — мрачно ответил Хирш. — Он, конечно, подождет, пока Джесси сама этого захочет. Ей не придется просить об этом. Равич сам за нее все почувствует. Как почувствовал за Джоан Маду. Только не верю я, что Джесси этого захочет. Она будет бороться за каждый час жизни.

Роберт Хирш открыл дверь своего магазина. На нас повеяло холодным дыханием кондиционера.

— Как из могилы Лазаря, — буркнул Хирш и отключил охлаждение. — По-моему, он нам сейчас уже ни к чему, — добавил он. — Этот отвратительный, искусственный воздух! Лет через сто мы все будем жить под землей из страха перед ближними. Эта война, Людвиг, не последняя. — Он принес бутылку коньяка. — Ты, наверное, у своего господина Блэка теперь и не такой пьешь, — пробормотал он с кривой усмешкой. — У антикваров всегда отличный коньяк. По вполне понятным причинам.

— Мой покойный прародитель Зоммер коньяк вообще не держал, — возразил я. — И я предпочту выпить стакан воды с тобой, чем с Блэком его «Наполеон». Как поживает Кармен?

— По-моему, ей со мной скучно.

— Что за бред! Скорее я могу предположить, что тебе с ней скучно…

Он покачал головой:

— Это исключено. Я же тебе объяснял. Мне никогда не понять ее, поэтому и ей меня никогда не понять. Она для меня таинственное инородное существо поразительной наивности. В сочетании с захватывающей дух красотой это становится уже не элементарной глупостью, а великим событием в моей жизни. Я же для нее всего лишь продавец электротоваров, слегка тронутый, но в общем-то скорее скучный. Да и как продавец никуда не гожусь.

Я взглянул на него. Он печально улыбнулся:

— Все остальное в прошлом, быльем поросло и годится только на то, чтобы на краткий миг поддержать умирающую общими воспоминаниями. Да, Людвиг, мы спасены, но даже чувство радостной благодарности за это спасение уже померкло. Его недостаточно, чтобы заполнить мою жизнь. Ты только посмотри на них, на наших с тобой знакомых. С тонущего корабля их выбросило на берег, где они теперь задыхаются в изнеможении и пытаются примириться с судьбой: вроде уже и не выживание, но еще и не жизнь. Кто-то, возможно, навсегда убежит от прошлого, придет в себя, обживется. Но только не я, да, по-моему, и не ты. Великое, захватывающее дух счастье спасения уже позади. Давно наступили будни — будни без цели и смысла.