Гийом Аполлинер - Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт

А теперь мы в Америке: прерия без конца и края, город, должно быть, выросший вокруг железнодорожной станции, и мы с королем слышим гудок отходящего поезда.

Чудовищный грохот улицы, трамваи, заводы — похоже, мы в Чикаго в полуденный час.

А вот и Нью-Йорк, где на Гудзоне поют корабли.

Жаркие молитвы возносятся перед распятием в Мехико.

Четыре часа. В Рио-де-Жанейро проходит карнавальное шествие. Каучуковые шарики, запущенные ловкой рукой, шлепаются о лица, точь-в-точь как мавританская алькансия, и разбрызгивают благовонную воду — шлеп, шлеп! — смех, восклицания.

В городе Сен-Пьер на Мартинике уже шесть вечера; люди в масках идут, напевая, в танцевальные залы, разукрашенные гирляндами красных цветов, что называются «китайский огонек». Доносится песня:

Семь часов, Париж, узнаю пронзительный голос г-на Эрн. ста Л.Ж.н.с. {194} — микрофон, как бы случайно, привел нас в кафе на Больших бульварах.

Колокольный звон созывает на молитву в Мюнстерский собор в Бонне, по Рейну плывет, направляясь в Кобленц, судно, а на палубе поет смешанный хор.

Затем Италия, окрестности Неаполя. Звездной ночью извозчики играют в морру.

А вот и Триполитания, где на бивуаке у костра М.р.н. тт. пытается вещать на ломаном французском языке {195} , меж тем как военные подразделения Савойского королевского дома, окружив его со всех сторон, дабы защитить от маловероятного нападения, громоподобно рявкают в ответ, и голосовой этот салют перекликается со звуками горнов, что летят от караула к караулу по всему лагерю.

Еще минута — и вот пробило десять! Что это? Жалобы нищих, чьи стенания столь горестны и пронзительны! И, слушая их, король шепчет:

— Вот он, голос Исфагани, рвущийся из самых недр ночи — черной, как кровь маков.

Он грезит, а я тем временем вспоминаю запах жасмина.

Полночь! Нищий пастух кричит в холодной пустыне: то голос ночной Азии, откуда в мир приходит зло.

Ревут слоны. Утренний час! То Индия!

А вот Тибет. Слышен звон священных колоколов.

Три часа: тысячи лодок тихонько стучат друг о друга бортами вдоль берегов реки в Сайгоне.

Дум, дум, бум, дум, дум, бум, дум, дум, бум — это Пекин, гонги и барабаны ночной стражи, пронзительный лай и скуленье бесчисленных псов вторят мрачному стуку дозорных. Звонкое пение петуха вновь возвещает бледный рассвет покинутой нами белой Кореи.

Пальцы короля беспорядочно бегают по клавишам, вызывая одновременно все звуки мира, по которому, не двигаясь с места, мы совершили звуковое кругосветное путешествие.

И пока я пребывал в немом восторге, король вдруг поднял голову. В первую секунду мое присутствие, похоже, ничуть не удивило его.

— Принесите мне оригинальную партитуру «Золота Рейна», — сказал он, обращаясь ко мне, — я хочу просмотреть ее, прослушав всемирную симфонию, а потом уж отправлюсь слушать замечательный оркестр г-на Освальда фон Хартфельда… Но где твоя маска, злодей, я никого не желаю видеть без маски! {196}

Лицо его внезапно исказилось яростью, сжав кулаки, король бросился ко мне; телосложения он был могучего — настоящий Геркулес: он встряхнул меня что было сил, принялся бить руками, ногами, плевать в лицо, крича:

— Оторвать ему яйца! Франкенштейн, Эленбург, Якоб Эрнст, Дюркхайм, оторвать ему яйца!

Я не стал дожидаться никого из этих господ: видя, что король гораздо больше раздражен тем, что я без маски, нежели моим незваным приходом, я сказал себе, что, если мне удастся найти дверь, через которую я пришел, никто не станет меня разыскивать, поскольку король был уверен, что имеет дело с кем-то из своих приближенных: лакеем, слугой, пажом, придворным или лодочником.

И пока я спасался бегством, он все кричал:

— Партитуру «Золота Рейна», маску на свою преступную рожу, или тебе оторвут яйца!

И я снова отправился блуждать по роскошному подземелью, где жил этот старый лжеутопленник, который был когда-то безумным королем. Около двух часов я осторожно пробирался во тьме, открывая какие-то двери, ощупывая стены и не находя выхода.

Вдруг я услышал вдалеке взрыв голосов, затем все стихло.

Наконец я опять очутился в гроте, который служил вестибюлем этой поразительной обители.

Снаружи гремели фанфары, но вскоре они умолкли. Мне оставалось лишь открыть дверь, через которую я проник в подземелье, чтобы вновь оказаться среди елей.

Лес был ярко освещен; неведомо откуда в нем появились тысячи огней: они метались, поднимались, опускались, отдалялись, сближались, сливались, скучивались, разлетались, гасли, зажигались вновь, пригасали, разгорались ярче, меняли цвета, принимали одинаковую окраску, распадались гаммой оттенков, меняли форму, распускались лучами, языками пламени, рассыпались искрами, сгущались, преобразуясь в светящиеся геометрические фигуры, буквы, цифры, движущиеся фигурки людей, животных, огненные столпы, волны пламени, бледное свечение, снопы ракет, гирлянды, рассеянный свет, лучи, молнии.