Гермар Рудольф - Лекции по холокосту

То, что пережитое Садовской в Германии во время войны вовсе не было таким уж ужасным, доказывается и тем, что после войны Садовская решила остаться жить в Г ермании, поскольку ей не понравился израильский климат.

Под ту же самую категорию подпадает и «селекция», через которую Садовская будто бы прошла по прибытии в лагерь. Предназначение: трёхмесячный карантин для всех заключённых, прибывших вместе с Садовской. По завершении этого карантина (целью которого было удостовериться в том, что все заключённые здоровы) женщины прошли через ещё одну селекцию, после которой большую их часть перевели в другие бараки. Затем этих женщин куда-то увезли на грузовиках; при этом они, согласно Садовской, пели свою «последнюю песню».

С: А откуда она знала, что это была их последняя песня?

Р: Хороший вопрос. Наверно, она решила, что раз она больше этих женщин не видела, значит их убили. Это, конечно же, полный бред: если бы эсэсовцы действительно хотели их убить, они бы не стали держать их до этого три месяца на карантине, кормить и поить. К тому же люди, едущие на казнь в грузовиках, вряд ли станут распевать песни по дороге.

Р: Аналогичный парадокс встречается в показаниях Уго Брайдена, который заявил на дознании, что за одним одиннадцатилетним еврейчиком (которого, вопреки общепринятому мнению и несмотря на его возраст, не отправили в газовую камеру сразу же после прибытия), заболевшим тифом, несколько недель оказывали весь необходимый медицинский уход только для того, чтобы затем сделать ему, выздоровевшему, смертельную инъекцию. Впрочем, окончательная судьба этого мальчика известна Брайдену только по слухам[1297].

Р: В показаниях бывшего узника Валентина также содержится много противоречий. Он утверждает, что подал уголовную жалобу на коменданта рабочего лагеря Нойтомишель по фамилии Штюльпнагель, вследствие которой Штульпнагеля приговорили к 18 месяцам тюремного заключения за хищение продуктов. Штюльпнагель отбыл свой срок в концлагере Штутхоф[1298].

С: То есть, расхитители продуктов из числа эсэсовцев карались, а убийцы — нет?

Р: Именно в это они хотят заставить нас поверить. Валентин утверждает также, что в результате его постоянных жалоб его в конце концов отправили в Освенцим, где он подхватил пневмонию.

С: То есть он хотел, чтобы его отправили в Освенцим?

Р: Да.

С: Выходит, репутация Освенцима была не такой уж и плохой.

Р: По крайней мере не тогда и не для него. В отличие от остальных тяжелобольных пациентов, которых якобы отправили в газовую камеру, Валентин прошёл курс лечения в Освенцимском госпитале, так как он был врачом-хирургом. Он сообщает, что после этого он стал работать главным врачом в 9-м корпусе госпиталя для заключённых под руководством доктора Ганса Мюнха и что в этом госпитале лежало одновременно до одной тысячи заключённых, большая часть которых болела тифом и дизентерией. Это, разумеется, не согласовывается с заявлением Валентина о том, что тяжелобольных заключённых подвергали селекции и отправляли в газовую камеру. Больше о газовых камерах и селекциях Валентин ничего не говорит, поэтому можно предположить, что о газациях он додумался уже после войны.

О жестоком поведении Богера Валентин знает только по слухам. Сам же он говорит о Богере следующее: «Богер обращался ко мне на вы — первый из всех в Освенциме».

О своей врачебной деятельности у него также остались хорошие воспоминания, а о своём начальнике-эсэсовце он не мог сказать ничего плохого.

Всё, что Валентин знает о массовом уничтожении, основано на слухах, как он сам в этом признаётся: «Всё, что сообщалось о газациях и сожжении несчастных, основано, по большей части, на слухах»[1299].

Р: Показания Вальтера Мосбаха также весьма противоречивы; он сам признал этот факт и дал ему следующее объяснение: «Я хотел бы разделить доктора Фишера [эсэсовца] на двух разных людей: как доктор он вёл себя хорошо, он даже принимал сторону узников; зато как эсэсовец он, к примеру, отправлял узников, которых за пятнадцать минут до этого он лечил и защищал перед врачами-узниками, в газовую камеру во время селекций»[1300].

С: Отсюда выходит, что врачи-эсэсовцы обращались с заключёнными лучше, чем врачи, отобранные из числа самих заключённых.

Р: Да. В показаниях Мосбаха кроется самый настоящий парадокс: добрый эсэсовский доктор Фишер[1301], отправляющий своих горячо любимых пациентов в газовую камеру с тёплой улыбкой на лице. Весь парадокс, однако, пропадёт, если мы просто вырежем из показаний Мосбаха слова «в газовую камеру», то есть если мы предположим, что Фишер был уверен, что селекция заключённых проводилась им не для отправки последних в газовую камеру, а в других, вполне безобидных, целях, — например, для отправки их в госпиталь или на определённые работы.