В деревне воздух чистый

Про машину «неотложки» разговору было, пока не вышли из автобуса. И пожалуй, хватило разговору и на остаток пути до дома. Может, осталось разговору и на обед, на кнедли с квашеной капустой, на суп с лапшой и

шоколадный пудинг, на оладьи и грушевый компот — смотря по тому, у кого что было на обед в разных домах Ренценбаха.

И только у Ганси дома вряд ли говорили о несчастном случае...

Во дворе стояла машина «неотложной помощи». Мужчины в белых халатах как раз закрывали дверцы. Мама садилась в машину, она уезжала с ни* в больницу.

Что-то случилось с папой! Ганси заплакал. Папу он так и не увидел. Что могло произойти? У Ганси все мысли перемешались. Папа может умереть. Что случилось? Никогда Ганси —ни сном ни духом —не подумал бы, что «неотложка» мчалась в Ренценбах из-за его папы.

Зашла соседка, фрау Фрейлингер. Она прошла с Ганси на кухню. Яблочный рулет все еще пекся в духовке. Пахло горелым, все было в чаду. Фрау Фрейлингер вынула яблочный рулет из духовки и ножом выскоблила горклое из формы.

— Можно наделать из этого угольных брикетов,—хотела она приободрить Ганси.

Но Ганси не хотел приободряться.

— Что с ним, что могло случиться? — спрашивал он.

Фрау Фрейлингер вытряхнула горелый рулет в мусорное ведро, рассказывая при этом Ганси все, что знала. Совсем немного:

— Папа лежал во дворе рядом с «бульдогом». Без сознания. И врач «неотложки» сказал, что дело плохо.

Больше ничего нельзя было узнать от соседки.

Она оставалась с Ганси до тех пор, пока не пришла тетя Хильда, же! дяди Манфреда.

Ганси не знал, что ему думать. Он ничего не мог делать, вот ведь ка: Совершенно ничего! Только ждать. Но мама не возвращалась.

И папа тоже не возвращался.

Вечером пришел дядя Манфред. Он был в больнице, но не принес никаких новостей. Они сидела за столом и играли в «ничего, всё обойдется». Но это у них плохо получалось. Никто не был уверен: ни тетя Хильда, ни дядя Манфред, ни Ганси. В одиннадцать часов вечера у Ганси стали слипатьс глаза, и тетя Хильда отнесла его в постель.

В эту ночь Ганси снились плохие сны, худшие сны в его жизни. Будто папа подходит к нему и говорит: «Ганси, братец, я должен сейчас идти, жаль, правда, но так должно быть, не принимай уж так близко к сердцу и...

Вдруг Ганси встрепенулся. Стукнула входная дверь. Мама?

Он выпрыгнул из постели, побежал на кухню —так и есть, мама.

— Что с папой? — кричит Ганси ей навстречу.

— Все обошлось, Ганси! У него оказалось сильное сердце, сказал доктор и он выздоровеет! Можешь спокойно идти спать.

Остаток ночи Ганси проспал глубоко и крепко.

На другой день ему не нужно было идти в школу.

— Навестим папу в больнице,—сказала мама.

Ганси рад безумно. Он бы сегодня выдержал все, что угодно, только не докучливые расспросы в школе. Все собрались бы вокруг него толпой и замучили бы его расспросами.

За завтраком тетя Хильда рассказывала маме, какие болезни пережила она сама и как она однажды чуть не умерла.

— Уж я знаю это, Мааре, я все это понимаю, поверь мне!

Мама отвечала «да, да», но было видно, что она совсем не слушает, что в мыслях у нее совсем другое.

Потом дядя Манфред и тетя Хильда поехали домой, а Ганси с мамой — в город, в больницу.

Папа уже сидел в постели. Он выглядел еще пока слабым, но уже шутил с Ганси.

— Ну и чудная штука, скажу я тебе, эта машина «несложной помощи»! Вот вещь! Разве я мог когда-нибудь мечтать, что смогу на ней прокатиться! Жалко, что я ничего оттуда не прихватил с собой...

— Потому что в это чудное мгновенье ты, должно быть, валялся в ней без сознания, чучело ты гороховое! —смеялась мама.

У Ганси гора с плеч свалилась.

— Главное, что ты снова встал, правда, папа? — говорил он.

Через неделю папа вышел из больницы. Ядохимикаты он теперь должен обходить стороной за версту.

— Вот бы никогда не поверил, что это такое опасное средство и что из-за него можно схлопотать такую петрушку с сердцем,—сказал он.

И когда дядя Манфред приходит в гости и ругается на ядовитые опрыскивания, которые применяют крестьяне, то папа их тоже ругает в один голос с ним:

— Правильно, Манфред, черт бы их побрал, все эти яды!

— Видишь, Каре, я тебе всегда это говорил! — подчеркивает дядя Манфред.

— Но и одеколон твой пусть бы он тоже побрал, этот черт,— нарывается папа на ссору. Он трижды чихает, якобы из-за одеколона дяди Манфреда, и для виду зажимает нос.

— Ну, эти будут задирать друг друга, покуда живы,—ворчит мама.