Владимир Владко - Аэроторпеды возвращаются назад

Аэроторпеды стояли ровными рядами, одна за другой, одна рядом с другой, в шахматном порядке. Все они были соединены длинными стальными канатами, тянувшими-мися вдоль каждой шеренги — и каждый шел к широкой двери в стене ангара. Всего шеренг было двадцать; двадцать было и дверей в стене, выходившей на юго-восток.

— Вот моя армия, вот мои стальные солдаты, — тихо проговорил генерал Ренуар, с любовью осматривая ряды металлических созданий. — С ними мне не нужны живые люди, с ними я не боюсь измены, не боюсь большевистской агитации, способной разложить и самую крепкую армию. Огнем и железом, газом и полным разрушением — вот чем можно и нужно бороться с большевизмом. Посмотрим, кто победит. Впрочем — доведется ли им хотя бы увидеть?.. Не уверен…

В семидесяти четырех километрах от аэродрома лежа-да советская граница; в ста четырнадцати километрах спокойно спал предутренним сном Ленинград; в семистах двадцати километрах дальше на юго-восток спала Москва.

Радиоволны, срываясь с многочисленных антенн европейских передатчиков, разносили непрерывную дробь точек и тире, как будто вселенной только и было дела, что перекликаться азбукой Морзе. Любители, привыкшие слушать по ночам официальную информацию, настроившись на прием высокоскоростного телеграфного аппарата, в котором точки и тире сливались в тонкое комариное пение, — этой ночью бессильно бросали наушники, не сумев разобрать ни слова: в эфире этой ночью господствовали шифровки, скрывавшие в себе таинственные и, очевидно, крайне важные сообщения.

В июне светает рано, ночь проходит быстро и незаметно. Аэродром в Кустамяки не знал сигнального горна, этого непременного атрибута всякой старой военной части; рядом со сложными и совершеннейшими машинами это был бы недопустимый архаизм, напоминающий детскую свистульку на современном огромном самолете. Обычный и устаревший сигнальный горн с самого начала заменила здесь система оптической и акустической электросигнализации. Но еще до того, как эта система была приведена в действие, в три часа, когда чуть выше горизонта на востоке появилось легкое и прозрачное розовое сияние — генерал Ренуар уже сидел за столом в своем кабинете, диктуя стенографисту рапорт, адресованный высшему командованию, и одновременно прихлебывая по давней привычке крепкий черный кофе.

— Заканчиваем так, — медленно говорил он, следя за быстрыми, едва заметными движениями карандаша в руке стенографиста. — «Сообщаю, что вы будете систематически получать из моего штаба сводки о развитии событий. Что касается лично меня — прошу отдавать приказы и в целом поддерживать связь только по радио, специальным «воздушным» шифром, на обычной частоте моего автожира, в котором я буду находиться, руководя операцией и следя за ее ходом. Подписано: Морис Ренуар, генерал». Готово? Передайте незамедлительно в аппаратную: зашифровать и переслать. Нет, погодите: скажите им, чтобы все адресованное мне так же безотлагательно пересылали по радио на автожир. Ступайте.

Отпустив стенографиста, генерал Ренуар с минуту сидел неподвижно, забыв даже о кофе. Но вдруг он посмотрел на часы, отставил чашку с недопитым кофе, взял автоматический карандаш и начал быстро писать:

«Мой дорогой друг. Знаю, что вы не ждете от меня письма, вы уже давно бросили надеяться на это. Но вам хорошо известно, что я почти никогда не пишу писем. Не мое это дело: для сообщений о моей жизни на свете существуют секретари, а иногда — газеты. Видите, я даже шучу. — Пишу я письма очень редко — именно тогда, когда обычный человек и не подумал бы взяться за такое занятие. Например, сейчас: у меня совсем нет свободного времени, через двадцать минут начинается ответственная операция под моим руководством. И, как видите, я занят письмом. Не удивляйтесь: писать письма для человека, который почти никогда их вообще не пишет, человека, чей мозг упорно и напряженно работает над теоретическими расчетами и практическим их осуществлением, — довольно своеобразный труд. Он заставляет переключиться и на несколько минут забыть о делах. А это, как вам, безусловно, известно, и есть элемент настоящего отдыха. Вот почему я сейчас пишу вам — чтобы урвать несколько минут отдыха перед началом операции».

Генерал посмотрел на часы: было уже без четверти четыре. Его карандаш еще быстрее забегал по бумаге.