Жан-Пьер Шевенман - 1914–2014. Европа выходит из истории?

Затем во многих странах разразился кризис суверенного долга. Столкнувшись с государствами, которые стремятся их регулировать, финансовые рынки предвкушают реванш: рейтинговые агентства, действуя как их боевой отряд, снижают рейтинги многих стран и даже осмеливаются отобрать у США их ААА [120]! Однако удары спекулянтов обрушиваются прежде всего на самых слабых членов еврозоны. Привлеченные запахом крови, спекулянты поняли, что она превратилась в слабое звено мировой экономики. Нельзя исключать, что, наблюдая за разгромом общей валюты, некоторые финансисты из англосаксонских стран испытали своего рода ехидное Schadenfreude [121]. При этом ясно, что погрязшие в долгах государства вынуждены повышать процентную ставку из-за пороков, исходно заложенных в финансовое устройство еврозоны. Солидарность между странами небезгранична, и Европейский центральный банк старается не слишком выходить за пределы ограничений, заложенных в его уставе. Кризис евро имеет и геополитическую, и финансовую составляющие. Он стремительно ускоряет упадок Европы, которую затягивает в эту черную дыру, и даже играя на руку странам с менее сильной валютой, прежде всего США и Китаю, он все равно представляет угрозу для всей мировой экономики. Дело в том, что Евросоюз с его 27 членами до сих пор (и с большим отрывом) остается крупнейшим рынком мира – 36,1 % мирового импорта в 2011 г. (38,8 % в 2000 г.) [122]. Поэтому глобализация, как никогда ранее, облегчила распространение кризисов. Упразднение всех барьеров и контролирующих инстанций способствует усилению шоковой волны и самоисполняющихся пророчеств и напоминает миску с водой – даже если трясти ее осторожно, вода все равно разольется.

Как пишет Тони Джадт, в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, в имперской Британии (почти как сегодня в США и Европе) восторжествовало чувство, что впереди бесконечная эра мира и процветания, какой до того не было никогда [123]. Джадт писал об этом в 2008 г., как раз накануне масштабного кризиса финансового капитализма, который назвали «системным». Эта склонность к эйфории («счастливая глобализация», как выразился в 1997 г. Алан Минк) сосуществует с глухой тревогой, которую вызывает ликвидация последних барьеров, без которых невозможен политический контроль. «В мире свободной торговли слишком легко забыть о том, что [развитие коммуникаций] […] практически свело на нет фактор расстояния, увеличило на порядок скорость циркуляции товаров, обеспечило почти что математическую регулярность их поставки, сократило транспортные расходы – особенно если речь идет о промышленных товарах – до такой степени, что в их себестоимости доля транспорта уже почти незаметна». Когда этот вывод был сделан? Возможно, он прозвучал из уст какого-нибудь антиглобалиста в 2013 г.? Нет, это слова известного экономиста Эдуарда Тери, который еще в 1901 г. был немало обеспокоен подъемом Японии и ростом инвестиций в Китай! Далее Тери пишет: «Желтую опасность, которая угрожает Европе, можно определить следующим образом: внезапное нарушение международного равновесия, на котором сегодня строится социальный порядок крупных индустриальных наций Европы; дисбаланс, вызванный внезапно проснувшейся, ненормальной и ничем не сдерживаемой конкуренцией со стороны новой огромной страны» [124]. Аналогичное напряжение сегодня провоцирует дефицит торгового баланса с Китаем, который в США и в Европе (за исключением Германии после 2011 г.) лишь увеличивается. Стоит Европе обложить китайские товары (прежде всего солнечные батареи, 75 % которых производится в КНР) пошлинами, как Пекин тотчас же отвечает, поднимая барьеры для французских вин и немецких автомобилей. Этот небольшой инцидент, который быстро разрешится компромиссом, скорее, выгодным для Китая (введение высокой квоты на импорт китайских батарей), ясно показывает, как выглядят торговые войны, которые сейчас бушуют повсюду в атмосфере всеобщего напряжения, отчасти напоминающей начало XX в.

Сегодня глобализация многих страшит, возможно, сильнее, чем это было до 1914 г. После масштабного системного кризиса, начавшегося в 2008–2009 гг., все большее беспокойство вызывает разрыв между реальным и финансовым секторами: в 1970 г. операции на валютных рынках составляли 20 % мирового ВВП; сегодня они превышают его в пятнадцать раз. Ежедневный объем обменных операций (в 2010 г., по данным исследования, проведенного Банком международных расчетов, он составлял 4000 миллиардов долларов) в 65 раз превышает объем всей мировой торговли! Однако операции на валютных рынках в принципе требуются для того, чтобы обеспечивать оплату поставок и покрытие связанных с ними рисков! Явно что-то пошло не так.