Сергей Кара-Мурза - Мысли быстрого реагирования

Люди пошли от центра на Ленинские горы. Им преградили путь в километре. Милиция просила у мэра разрешения пропустить демонстрантов, ей отказали. Избили головную часть колонны, назавтра в мэрии объяснили: «1 Мая был тот Рубикон, который мы должны были перейти». Ну, перешли…

Через год начали методичную профанацию праздника, назвали его «Праздником весны и труда», профсоюзы несли лозунги «Мир, Труд, Май». Эти потуги уже никого не трогали. Это пошлый спектакль, а праздник ушел в подполье и открыл нам, постсоветским, свой смысл.

1 Мая — это ежегодный крик трудящихся о солидарности, предупреждение. Это всемирный праздник на крови.

Мы при патернализме СССР это забыли, а сейчас, под давлением нужды, соблазнов и сладких песен СМИ, утратили и половину нашей силы, нашего сокровища — солидарность трудящихся. Жизнь заставит собрать его по крупицам.

В 1989 г. я работал в Испании. Утром по радио выступал католический священник, и как-то он сказал: «В рыночной экономике наверх поднимается не тот, кто умнее или кто лучше работает, а тот, кто способен топтать товарищей — только по их телам можно подняться наверх». Сказал коротко и ясно, я записал. Везде есть люди, кто так говорит, на разных языках.

Да, сейчас весь мир сдвигается к формуле «человек человеку — волк». И везде люди, по мере сил, будут поддерживать огонек солидарности, в России многие уже конструируют средства его защиты. Но, видно, этот спад будет долгим. Но и в более тяжелое время сказал В. Брюсов:

Наши дети и внуки увидят!

10.10.2014

Впервые осознанно я увидел метро, когда вернулся из эвакуации в 1944 г. Оно меня очаровало, и всю жизнь я его очень любил, даже если приходилось ехать в давке. Самое удобное для меня место в вагоне — в углу, у двери напротив входа с платформы. Там можно опереться на дверь и поручень, отдохнуть, подумать расслаблено и посмотреть на людей. Если не удалось там устроиться, лучше всего встать спиной к той же двери между двух пассажиров, которым повезло занять углы.

В последнее время часто стало тяжело ездить: эти два пассажира нередко расширяют свое индивидуальное пространство — опираются на створки дверей, да еще ноги расставляют. Пытаешься втиснуться — не уступят ни пяди. Где раньше нормально стояли трое, теперь двое тебя отгоняют холодным взглядом. Настроение сразу падает — рушится еще один общественный институт человеческих отношений. Иногда кто-то потеснится, да еще улыбнется, порадует; но это случается все реже и реже.

Еще тяжело бывает смотреть, как стоит женщина преклонных лет, и никто ей не уступит место. Все сидят, уткнулись в свои планшеты — кто читает, смотрит кино, чаще играет. Или заткнет уши, закроет глаза и слушает музыку. Атмосфера мрачная, все молчат. Похоже, школьникам перестали преподавать правила хорошего тона, они просто не знают, как им вознаграждается такой маленький жест. Ведь когда кто-то уступит место, видно, как почти все вокруг радуются.

Не понимаю, почему учителя в школе перестали это объяснять. Те, кому следовало бы уступить место, обычно боятся, что кто-то начнет укорять сидящих юношей, умоляюще смотрят вокруг, чтобы никто не вмешался. Я однажды не вытерпел — стояла молодая беременная женщина, а парень сидел со своим гаджетом и почти упирался лбом ей в бок. Я его потрогал за плечо, он вытащил наушник из уха, повернулся ко мне, я ему шепнул: «Посмотри налево». Он смутился, вскочил, усадил женщину и убежал в другой конец вагона. Парень явно не знал, что надо осматриваться — его не научили.

А недавно был случай, который надолго испортил настроение мне и, думаю, многим.

В вагон вошла девушка «кавказской национальности» (может, таджичка), беременная на последней стадии. С ней, видимо, отец, маленький и тщедушный. Вагон был полупустой, но все места заняты. Молодые люди бросили на нее взгляды — лицо у нее было замечательно красивое. Бросили взгляды и снова уткнулись в свои экранчики. Девушка страдала, что-то у нее очень болело. Она как вошла, остановилась у двери и вцепилась в вертикальный поручень, потом стала сгибаться, руки скользили. Я уступил свое место в углу у противоположной двери, отец подвел ее, закрыл от публики. Я сказал ему: «Давайте, я кого-нибудь подниму, она сядет». Он испуганно ответил: «Пожалуйста, не надо. Будет еще хуже!» Он боялся неприятностей.