Александр Зиновьев - Живи

Вот автобусная остановка. Становлюсь в длинную очередь, хотя как инвалид имею право влезать без очереди и с передней площадки. Делаю так из принципа: я не признаю для себя никаких привилегий. К тому же лезущих без очереди и с передней площадки больше, чем число стоящих в очереди, и они агрессивнее. А для меня это опасно. И ко всему прочему я люблю стоять в очереди и слушать разговоры о самых обычных житейских делах. Очередь есть тоже проявление жизни, причем — жизни настоящей, а не показной, жизни, полной искренних страстей, надежд и разочарований. Когда я приблизился к заветной двери, передо мной втиснулась запыхавшаяся Соседка. Теперь она совсем другой человек, «фигуристая баба» в духе откровенных вкусов здорового трудового народа и тайных помыслов гнилой интеллигенции. Лысеющие служащие с серыми язвенными лицами и в засаленных штанах и пиджаках стремятся прикоснуться к ней. Она чувствует это и напропалую кокетничает. Это вносит разрядку в злобную атмосферу переполненного автобуса. Мелькают улыбки. Слышатся остроты. У библиотеки имени В. И. Ленина Соседка сошла — она тут работает библиографом. Перебежав на другую сторону улицы, она оглянулась на автобус и помахала рукой. Хорошо все-таки жить на свете, на котором существует такое чудо — преждевременно постаревшая и растолстевшая, злобная и добрая, глупая и мудрая, расчетливая и бескорыстная русская женщина! Меня толкают во все части тела, а я чувствую себя виноватым и прошу извинения у них за то, что я есть и что мешаю им жить свободнее и счастливее.

От остановки до учреждения, где я работаю, иду с сотрудницей, которая является самым талантливым нытиком у нас в городе. Поскольку она идет со мной, она жалуется на боль в ногах.

— Вам хорошо, — говорит она, хромая на обе здоровые ноги, — у вас ноги механические. Никаких мозолей, никакого ревматизма. А у меня не ноги, а сплошная боль. Всю ночь глаз сомкнуть не могла, вены проклятые замучили. Вам, мужикам, хорошо, рожать не надо. Попробовали бы родить хотя бы одного, тогда узнали бы, почем фунт лиха. А мы…

Кто бы и в чем бы ни страдал, ей обязательно надо убедить собеседников в том, что ей еще хуже, что ей вообще во всем и всегда хуже всех. У вас, например, болит голова. «Это что, — говорит она, — это пустяк. Вот у меня болит голова, так болит! Еще немного, и я тапочки откину!» Слег сослуживец с инфарктом в больницу. «Это разве инфаркт? — говорит она, хватаясь за место, где по идее должно быть сердце. — Мне бы такой „инфаркт“, так я бы в соревнованиях по бегу участвовать стала. Вот у меня инфаркт, так инфаркт! Еще чуть — чуть, и я копыта откину!»

Эта женщина в такой форме выражает наше общее качество: мы гордимся тем, что живем хуже всех, что понесли кошмарные потери в сталинские годы и больше всех пострадали в войну. Мы гордимся и тем, что нам и в будущем не светит ничего хорошего. Когда мы собираемся вместе, мы хвастаемся не успехами и приятностями, а неудачами и неприятностями. Это качество есть наша психологическая самозащита. У нас нет надежды изменить свое положение и нет иных средств защитить свои души от разрушающих их страданий.

В коридоре меня перехватил признанный пьяница моего отдела. Можете вообразить, что это за пьяница, если он считается пьяницей в группе, сплошь состоящей из алкоголиков. Он прижал меня к стенке, задышал в меня водочным перегаром, попросил «выручить до получки». Его в партбюро и в дирекции наметили в качестве козла отпущения в проходящей кампании против пьянства, так что он и не пытается соблюсти даже минимальную осторожность и уже с утра напивается.

Этот человек тоже в нашем национальном духе. Если вы предложите пьющему русскому человеку вместо тошнотворной водки некий приятный на вкус и запах напиток, без головной боли и тошноты во внутренностях, он откажется. Что это за пьянство, если пить не противно, если не падаешь от бесчувствия, если не болит голова, не воротит с души и не тянет похмелиться?! Без всего этого и дурак пьянствовать может! А ты вот попробуй по — нашенски, по — русски!

Сколько мыслителей безуспешно ломали голову над тем, почему русские предпочитают водку и самогон коньякам, вискам и прочим западным штучкам даже тогда, когда имеют возможность выбора. А между тем секрет прост: мы, русские, по натуре суть романтики. При чем, вы спросите, тут водка? А при том, что каждый раз, очухавшись от перепоя и чувствуя отвратность во всем организме и в мыслях, человек ощущает себя так, как будто он избежал смертельной опасности, вернулся с опасного для жизни боевого задания, случайно уцелел после страшного сражения.