Александр Смоляр - Табу и невинность

У Смоляра есть репортерский дар – умение схватывать существенные детали и значимые подробности (этот талант полностью развился в описаниях посткоммунистической Европы, принадлежащих перу его сына Петра [7] Петр Смоляр (р. 1974) – французский журналист польского происхождения. В 1997–1999 гг. был координатором Франко-российского центра журналистики в Московской школе журналистики, затем, в 1999−2001 гг., корреспондентом французской ежедневной газеты «Фигаро» и журнала «Марианна» («Marianne») в России. В настоящее время – редактор иностранного отдела газеты «Монд», часто выезжает в качестве ее специального корреспондента в Москву и Варшаву. Печатается также в британской газете «Гардиан» и других солидных изданиях. ). Александр Смоляр отмечает, к примеру, что в 1976–1977 годах маленькие суммы для КОРа собирали даже в некоторых министерствах или что он в 1971 году встретил в Болонье больше коммунистов, нежели перед этим на протяжении всей своей жизни в Польше. Нравится ему также и термин «ольшевики», обозначающий польских правых радикалов после 1989 года [8] От фамилии Яна Ольшéвского, премьер-министра Польши с декабря 1991 до июня 1992 г., решительного антикоммуниста «большевистского» толка, чьим главным действием на указанном посту стало проведение через парламент закона о люстрации (который, однако, был вскоре признан неконституционным). . Однако он не задерживается сколько-нибудь долго на поверхности явлений. В отличие от обычного репортера, для которого первоочередная цель – воспроизвести ощущения, климат, колорит или эмоции, Смоляр, будучи аналитиком, хочет, словно анатом XVIII века, забраться скальпелем под кожу, увидеть мышцы, сухожилия, кости. Хорошим примером этого служит эссе о «Польской революции», которую автор делит на три классических течения: умеренных, радикалов и людей ancien régime (старого порядка) , называемых им в специфическом контексте посткоммунистической Польши «старо-новыми». Это очевидное упрощение, но до чего же оно поучительно!

Наш краткий анализ анализов Александра Смоляра следует дополнить двумя другими, и тоже необходимыми, элементами. Первый – это ясный, четкий и острый стиль, далекий от помпезной и мутной тарабарщины большинства научных текстов, но никогда не соскальзывающий в журналистскую поверхностность. Автор не боится смелых, порою шокирующих тезисов, но всегда подкрепляет их фактами и аргументами.

Во-вторых, разработки Смоляра, как и все хорошие политические анализы, опираются на знакомство с историей. Дело в том, что связи между памятью и историей – индивидуальной и коллективной – представляют собой вторую важную сюжетную канву его писательства, в том числе и в данном томе. Смоляра интересует память как таковая – vide (смотри) его поучительные эссе о Франции. Но наибольший интерес вызывают у него две коллективные идентичности, которые можно бы назвать его собственными правой и левой руками, – идентичности польская и еврейская. Не было бы, пожалуй, ошибкой сказать, что обеим этим рукам сильно досталось – как у кого-нибудь такого (автор знает это лучше многих), кто в результате аварии получил болезненный ушиб или травму.

В беседе с Ежи Гедройцем, состоявшейся у Смоляра в середине 1970-х годов, опубликованной впервые в 1986 году, а теперь перепечатанной в данном сборнике и по сей день наполненной живым содержанием, есть такой увлекательный момент. Взвешивая болезненные сложности запутанных польско-еврейских отношений, Гедройц говорит: «Да, это трудный вопрос, который, кстати, чрезвычайно нам вредит и очень нас отравляет. Но, знаете ли, это ужасный народ». На что Смоляр вставляет единственное слово: «Какой?» А Гедройц отвечает: «Ну, поляки».

В этом месте я чувствую себя обязанным, парафразируя прославленные слова Райнера Марии Рильке (« ein jeder Engel ist schrecklich », «каждый ангел ужасен» [9] См. начало первой из его «Дуинезских элегий» (иногда они именуются «Дуинскими»). Существует множество вариантов перевода этого знаменитого произведения Р. М. Рильке, и в некоторых из них данная строка начинается словом «всякий», а не «каждый». ), сказать: каждый народ ужасен. Говоря точнее, каждый ужасен по-своему. Германия, Франция, Англия, Америка – каждая из этих стран специализируется в какой-то своей ужасности (Америка, к примеру, в параноидальной охоте на ведьм: в XVII веке это Массачусетс, в 1950-е годы – маккартизм; наконец, вспомним происходящее там после 11 сентября 2001 года). Ужасная национальная специфика появляется и входит в острую стадию в периоды растущей напряженности, войны, экономических срывов и в прочих исключительных ситуациях.