Артур Шевененов - Истопись. Eistopeis

Подобно тому, как гонимы были природные римляне, то же примерно постигнет этнических (прирожденных, «априорных») или, что важнее, культурных (благоприобретенных, «апостериорных») русских на постсоветском пространстве как новой, схлопнутой точки отсчета-референта, относительно коих (и ложно связываемой политической идеи, оттоле заменяемой чем угодно от западничества до этнокультурного и религиозного фундаментализма всех пошибов, неизменно симфоничных бжезинщине обобщенной) и определялись идеи-пути «национальные». Все, дескать, что доселе говорили нам, оказалось ложью; значит, все иное – правда. Бойтесь бывших друзей и союзников: они куда более непримиримы, нежели априорные враги. Но еще более следует бояться идейного вакуума (что актуально доныне): всасывает что угодно и заполняется всем, с чем пытаетесь заискивать и заигрывать, изображая – подобно римским правителям – склонность «прислушиваться» к массам и потакать их прихотям («vox populi, vox dei»).

И, подобно тому, как латынь не только не умирала долгое время, но и «умерев» и вульгаризовавшись в новых этно-преломлениях языковой дифференциации, доныне служит источником пополнения научной терминологии, нечто подобное постигло и русский язык на постсоветском пространстве и даже в глобальном масштабе. Первое проявилось в том, как все вышеперечисленные группы – националисты, террористы, фундаменталисты – переговаривались между собой не иначе как на русском попервах. (В более недавнее время освоить могли сперва технологии связи, затем и английский – эту «новую», или промежуточно-заместительную, латынь с куда меньшим числом времен и залогов, зато массой исключений, оставшихся как реликты конвенций, пришедших к узус-доминированию в разные времена. Как и прочие современные, даже претерпев ущерб совершенству в угоду практичности, язык все еще красив и потенциально вполне способен служить передаче истины даже минимумом средств. Но в том-то и состоит прискорбное знамение времени, что все чаще филигранное владение им служит искажению действительности и сокрытию фактов и аргументов, мыслей и чувств.) Другой же аспект тенденции указывает не менее иронично (если не сказать – шизофренично) на то, как же рьяно потянулись к словарикам и националисты из бывших союзных республик после кризиса 2014 купно с их кураторами: последние, – пытаясь возродить постсоветологию (похороненную бравурными одами ранне-докритического Фукуямы), первые же – ища в сетях прослыть «недовольными русскими из глубинки» в рамках реализации (manning, putting on wheels) той же, впопыхах и наспех воскрешаемой из пепла, аморфной стратегии. Чего же? Противостояния всякой критике и всякой альтернативе путем замалчивания первой и стерилизации последней. Демократия не признает критики (себя), как и рынок не приемлет (для себя) конкуренции, – причем то и другое, как эманации «невидимой руки», не склонно узреть исток в изнутреннем экзистенциальном кризисе как дефиците автоморфности. Все это было нами проговорено не раз.

Как давно озвучены были и тезисы, предлагаемые а настоящей серии (на предпринимаемой, искомой полноте в надежде обрести простоту и ясность) и ныне вещаемые со всех федеральных каналов новообращенными государственниками. Одна беда: салонные обмены остротами да уничтожающей куртуазностью (впрочем, и последняя соревнуется в редкости с грамотностью бегущей строки) едва ли эмулируют режимы научно-исследовательских конференций. А навязшие на зубах тезисы, отполированные и комфортно ложащиеся на слух элементы критики западного упадничества, трупным ядом еще способного отравить политико-экономическую среду вокруг, едва ли возмещают дефицит глубоких и контринтуитивных идей. В частности, вовсе не очевидно, что и наиболее убедительные из экспертов имеют представление о структуре сложностей и разменов (самой неопределенности) либо – еще менее вероятно – располагают пониманием областей более «технически» предметных помимо здравого смысла, заведомо губительных предпочтений и «доказательно» (задним умом, исторически обозреваемых как таковые) проигрышных путей.

На другом конце элитарного спектра (если речь о мере ответственности) комфортно же расположились политики, все чаще делающие ставку на отдельные сегменты электората и «людского капитала», – которые склонны более пересекаться, нежели нести диверсификацию и разнообразие (молодежь, «креативный класс»), – скорее в смысле заискивания. Однако, как и с посулами на будущее, леверидж заигрывания здесь действует обоюдоостро: повышая шансы «до» и задирая планку требований-ожиданий «после». Последнее работает куда подобнее знаменателю срезания, нежели числителю-мультипликатору.

Читать дальше