Николай Блохин - Точки опоры - свобода в постлиберальном мире

Напротив, формирование экспертократии, тесно связанной с «исправляющей» юриспруденцией – это историческая специфика Нового времени, эпохи Модерна. В известном смысле можно сказать, что норма, определяемая главным образом юриспруденцией и психиатрией (или даже исключительно ими) – это идеал эпохи Модерна. Человек и гражданин должен быть свободен самостоятельно решать, как себя вести, что делать, чего не делать – до тех пор, пока он не нарушает закон и исполняет контракты, которые заключил.

Nota bene! Сторонники безгосударственного устройства могут в предыдущей фразе опустить слово «закон» – и далее, в каждом фрагменте, где упоминаются «законы и контракты», читать просто «контракты». Для предмета обсуждения от этого ничего не изменится.

Для того чтобы соблюдать закон и исполнять контракты (а также для того, чтобы нести ответственность за их нарушение), человек должен быть дееспособным. Точнее говоря, дееспособность и сводится к способности заключать контракты, понимать содержание законов и контрактов, не забывать об их наличии и сообразовывать с ними свои решения, даже если для этого требуется подавлять какие-то свои желания и эмоции.

«Нормальная», социально адаптированная личность – это и есть человек, во-первых, дееспособный и, во-вторых, законопослушный. Он имеет способность соблюдать законы и исполнять контрактные обязательства, и он на деле применяет эту способность.

Конечно, у «нормального» человека может возникнуть побуждение совершить преступление или нарушить договор. Но он помнит о нормах и не следует этим побуждениям. Он действует без внешнего принуждения, без полицейских и тюремщиков за спиной – но везде носит с собой своего собственного «внутреннего надзирателя».

Контркультурные движения второй половины XX века попытались низвергнуть как «внутреннего надзирателя», так и «внешние» социальные институты и практики, определяющие и поддерживающие норму. Критики культуры интерпретировали норму как репрессию, а свободу нормальных людей распоряжаться своими делами по своему усмотрению – как иллюзию, наброшенную поверх этой репрессии. Их совершенно не вдохновляла свобода, для успешного пользования которой человек должен обуздать себя, стать сдержанным, благоразумным, расчётливым, трудолюбивым и т. п.

О (контр) культурных процессах 1960-х гг. часто говорят как о «сексуальной революции», – однако дело было не только в сексе. Характеризуя контркультурный этос того времени, с не меньшим основанием можно вспомнить о борьбе с «потребительством», об экспериментах с наркотическими веществами, об антипсихиатрическом движении и т. д.

Пожалуй, имело бы смысл говорить о всём этом как о «революции переживаний», имея в виду, что участники контркультурных движений стремились освободить сферу человеческих эмоций и переживаний от ограничивающего и форматирующего влияния нормальности.

Традиция прославления переживаний, не укладывающихся в норму, восходит ещё к романтикам первой половины XIX века. Мишель Фуко тоже отдал дань романтической традиции – точнее говоря, не ей самой, а её рецепции и интерпретации левой интеллигенцией середины XX века, особенно Франкфуртской школой.

Этот аспект мысли французского философа замечает Джудит Батлер в своём знаменитом трактате «Гендерное беспокойство». Рассуждая о предисловии Фуко к публикации дневников известного гермафродита первой половины XIX века, Геркулины Барбэн (а), Батлер пишет:

«Модель освободительной сексуальной политики, которую Фуко выдвигает здесь, предполагает, что низвержение „пола“ приведет к высвобождению изначального многообразия сексуальности. Эта позиция недалеко отстоит от психоаналитической концепции, постулирующей первичную [сексуальную] полиморфность, или от идеи Маркузе об изначальном и творческом бисексуальном Эросе, который впоследствии подавляется культурой, ставящей человека на службу производству» 45 45 Butler J. Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity. New York; London: Routledge, 1990. P. 96. .

«Революция переживаний» во многом изменила общепринятые представления. Она привлекла повышенное внимание к людям с «особенностями», с необычными и странными «идентичностями». Её направленность против нормы, против «внутреннего надзирателя», объясняет, почему у этой революции оказалось сильное «психотерапевтическое» измерение – направленность на разрушение стереотипов, на преобразование идентичностей, на выявление скрытых травм и т. п.