Вадим Цымбурский - Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков

Это – опыт геостратегии. Такой же, как подготовка к войне с Наполеоном в 1810-1812 гг. Разработки Соловьева: Александр еще до войны принял на вооружение стратегию отступательных движений по «длинным операционным линиям, оканчивающихся укрепленными лагерями» [там же, 246]. Стратегия Веллингтона в Испании. Особенность России – страна открытая, без сильных крепостей, иначе говоря – затягивание в пространство. Соловьев вывел на этот счет сильную метафору «сухого океана», «океана-земли». «Весь предшествовавший опыт борьбы приводил русского государя к убеждению, что не должно быть зачинщиком войны, не должно выдвигать войско за границу навстречу Наполеону – надобно дать ему вторгнуться в Россию и затянуть его в глубь этой океана-земли» [там же, 247]. «Сколько бы войска ни навел противник, оно будет поглощено этим сухим океаном, который называется Россиею» [там же, 261–262]. Метафора евразийца Савицкого «континент-океан» – одна из метафор, сталкивающихся, конкурирующих с древней метафорой «России-острова», – инспирирована опытом фазы В. (Примечательна фраза Александра из письма Бернадоту от 22 июня 1812 г.: «Раз война начата – мое твердое решение не оканчивать ее, хотя бы пришлось сражаться на берегах Волги».) Эта метафора проявляет назначение в фазе В глубинных регионов, Урала и Сибири, как обеспечивающих непобедимость при наступлении из Европы, способных стать базой для отпора и встречного броска на Европу.

Начало этой фазы отмечено крупнейшим шагом, который можно отнести уже к сфере концептуальной геополитики: я говорю об акте русского географического конструирования Европы. М. Бассин связывает выделение Европейской России со стремлением уподобить возникающую империю колониальным империям европейцев, но едва ли это правильно. В начале XVIII в. образ России-империи был ориентирован не на Испанию и Португалию с их владениями, но прежде всего на воспоминания о Римской державе, а в современности – на пример Священной Римской Империи германской нации, прежде всего на державы континентальные, без ясного разделения на европейскую метрополию и заморские колонии. Думаю, дело в другом. Неопределенность европейского представления о западных границах материка, произвольные попытки проводить эти границы по тем или иным, часто искусственно связуемым участкам восточноевропейской и сибирской речной системы от Двины до Оби (отмечу оригинальную попытку И. Гмелина выделить «Европу до Енисея») оборачивались полной неопределенностью относительно российской причастности к европейскому миру. На этом фоне традиционная донская граница получила преимущество хотя бы исторической укорененности. Однако с принятием этой границы основной массив России оказывался за пределами европейского мира, Россия как бы цеплялась за узчайшую его каемку, массой своей опускаясь в Азию. Так получалось, если всерьез принимать донскую границу Европы, остававшуюся для русских к тому же границей чисто книжной, произвольно деформирующей их географические интуиции. Напомню здесь карту России Я. В. Брюса и Ю.А. Менгдена, напечатанную по указу Петра I Я. Тессингом в Амстердаме в 1699 г. Изгиб Дона оказывается крайней восточной границей карты, Смоленск и Москва попадают на ее северную окраину. Таким образом, в поле внимания европейцев оказывается крохотный кусочек русского пространства. Таким образом, введение России в Европу ставило задачу более приемлемого для русских переопределения восточных пределов Европы.

Эта задача, собственно, была решена В.Н. Татищевым и консультировавшимся с ним в 1720 в Тобольске и в 1726 в Стокгольме шведом Ф.-И. Страленбергом. За основу разделения материков берется Урал (Великий Пояс), т. е. рубеж, на континенте давно известный русским, отделяющий доуральскую равнину от Сибирской. Еще в XV в. русские различают пространства «до Камня» и «за Камнем». Таким образом, привычное для русских членение обживаемого ими пространства используется в целях совершенно не русской до XVIII в. задачи географического конструирования Европы, так что в Европу попала вся до того времени «ядровая» Россия. Надо иметь в виду, что базой петровских реформ в экономике (петровской индустриализации) послужила эксплуатация лесных богатств Урала (древесный уголь) – база для металлургии. Несомненно, этот сдвиг стоит за обостренным интересом Татищева к природе Урала – отсюда наблюдения за особенностями доуральских и зауральских пространств, служащие ему аргументами в конструировании рубежа Европы (водораздел породы рыб и т. п., а особенно сравнение ареалов распространения дуба и кедра (кедровой сосны)). Позднее даже евразийцы, стремящиеся связать доуральскую и зауральскую Россию, будут вынуждены признать главное различие этих массивов – резкий сдвиг за Уралом хвойных лесов к югу, к границе степей, с выпадением лиственных лесов. Вопрос о границе Европы к югу от Урала остается спорным. Страленберг проводил ее по реке Урал через Каспий и по предгорьям Кавказа; Татищев то с ним соглашался, то предпочитал вести границу по низовьям Дона, затем по р. Камышинке, по рекам Волге и Самаре к Уралу. Здесь всё произвольно, ибо русская интуиция не усматривала на этом пространстве ясных членений.