Паола Чони - Горький-политик [litres с оптимизированной обложкой]

Мы возвращаемся, следовательно, еще раз к предположениям, не имеющим ничего общего с историческим исследованием. Как мы видели, существует много мнений в пользу убийства, но не меньше их и в пользу естественной смерти [566]. Несомненно, мы находимся в области более или менее верных предположений, психологических догадок, на основании которых, в рамках исторического исследования, невозможно сделать дальнейшие выводы. «В 1970-х гг, версия естественной смерти, кажущаяся наиболее убедительной, стала вызывать сомнения. Чем больше её сопоставляли с тайной историей эпохи большого террора, тем больше появлялось у неё критиков. Однако ни один из них не смог привести документально обоснованных свидетельств убийства писателя. За последние годы в печати появились новые материалы по истории 1930-х гг., но, к сожалению, они были использованы не для серьёзного анализа фактов, а для создания разного рода легенд и мифов о смерти Горького» [567].

Приступая к данной работе, мы опасались, что литературная репутация Максима Горького может повлиять на оценку его как политической фигуры, сдвинуть исторические пропорции, изменить в сторону укрупнения ее масштаб и значение. Сейчас, по завершении работы, допустимо утверждать, что эти опасения не оправдались. Напротив, возникает другое сомнение: не оказалась ли художественная сторона деятельности Горького, его роль в истории литературы оттесненной на второй план политической историей. Тут есть только внешнее противоречие с неоднократно делавшимся утверждением, а именно, что Горький являлся не столько субъектом, сколько объектом политики, составляя предмет гордости партии и страны, поднимая их внешний престиж, осуществляя внутренний консенсус – выполняя роль, необходимую для современного государства, каким бы ни был его политический строй. В самом деле, ситуации, в которых Горький оказывается осыпан благами и привилегиями, размер и характер которых объясняются только его мировой известностью, сменяются другими, в которых он использует все резервы своей личности и положения, достигая значительной самостоятельности в политических оценках и действиях. Максим Горький не столько открывает новую эпоху русской литературы, сколько завершает, и весьма достойно, ее великий XIX век. Но то, что справедливо для художника, не является таковым для политика и активного социалиста. Откликаясь на смерть Горького в пятьдесят первом номере «Бюллетеня оппозиции», Лев Троцкий, известный среди прочего как блестящий литературный критик, обходит почти полным молчанием его литературную деятельность и упоминает о ней лишь для того, чтобы рельефнее выделить его политическую значимость. Тем самым в этом некрологе получает подтверждение мысль о том, что Горький в качестве писателя принадлежит уже отошедшей эпохе, но в качестве политика при всей своей «ненависти» к политике неотделим от того трудного времени, в которое ему довелось жить. Дополнительное подтверждение этой мысли мы находим в посвященной писателю критической литературе: за восемьдесят лет, прошедших с его смерти, здесь сложилось два направления, с которыми необходимо разобраться.

Первое представлено советским официозом, который, как и в 1936 г., бестрепетно изображает Горького как «несгибаемого революционера и твердого большевика». Второе видит в нем интеллигента, чьи упования были разбиты «предательством революции», овладевшей им и его именем как военной добычей.

Мы пытались продемонстрировать, что какие-то элементы истины содержатся в обеих точках зрения. С другой стороны, мы пытались доказать, что исторически достоверная реконструкция политической биографии Горького недостижима как с позиций революционной агиографии, так и на основе воинствующего антисоветизма. Вплоть до революции 1905 г. он был интеллигентом и только, правда, не совсем обычным интеллигентом, – познавшим на собственном опыте тот мир униженных и оскорбленных, который другим был известен только со стороны. Он был интеллектуалом, чей крестовый поход против царизма шел через тюрьмы и полицейские преследования; был «попутчиком» (хотя и вступил в социал-демократическую партию в 1905 г.), чья симпатия к социал-демократам приняла форму конкретных и щедрых пожертвований.

Опыт первой русской революции заставил М. Горького осмыслить свое место в ней: «Пролетариат столкнулся в декабре 1905 года с той радикальной интеллигенцией, которая носила Горького на плечах, как с противником, он сделал честное и, в своем роде, героическое усилие – повернуться лицом в пролетариату. «Мать» остается наиболее выдающимся плодом этого поворота» [568].