Антон Хреков: Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля

Никто не думал, что прощальная поездка в Ленинград с начальником, бразильским послом, окажется настолько прощальной. Уже когда посадят в воронок в секцию без окон без дверей, где один человек едва помещается, скрючившись, как пёс, начинаешь вспоминать: надо же, предупреждали, намекали, давали понять, а я, лопух, не понял — или не хотел. Вот и Луи предупреждали московские доброхоты: уйди ты от этих бразильцев, от греха подальше, ничего от них, кроме беды, не будет.

Не послушал.

После Аничкова моста — в другую питерскую достопримечательность, в «Кресты»: тюрьму, стоящую в верхних строчках глобального пенитенциарного рейтинга. Не такую экскурсионную программу он хотел в Ленинграде.

Безо всяких объяснений Луи перевозят в Москву: это будет его последний маршрут на юг. Впредь, до самой смерти Сталина, он будет двигаться только на север. Но тогда, летом 47-го, Сталин был ещё жив и здоров. Выиграв войну у Гитлера и одарив страну короткой, едва заметной, как московское лето, оттепелью, диктатор начинал новую, очередную войну — уже против собственного народа. Предстоящий год будет самым страшным в жизни Виктора: страшнее, чем предвоенное сиротское детство, чем тыловая рисковая юность, чем последующие годы ГУЛАГа. Лагерь, несмотря на арктические широты, адский холод и рабский труд, многим зэкам, прошедшим следственный кошмар, казался едва ли не санаторием.

Лубянка — допросы на Лубянке. Потом Лефортово — допросы в Лефортово. Эта построенная буквой «К» загадочная тюрьма, по истории которой и сегодня не найдёшь практически ничего, как раз в конце 40-х обзавелась так называемыми «психическими» камерами. Это карцеры, окрашенные в чёрный цвет, с круглосуточным светом и мучительным рёвом аэродинамической трубы из соседнего ЦАГИ — Центрального аэрогидродинамического института. После Лефортово — Бутырка: допросы в Бутырке. Грандиозная машина НКВД-МГБ работала чётко, бесперебойно: единственная система в Советском государстве, функционировавшая безукоризненно.

Дело Луи, если верить его же устным беседам с друзьями после освобождения, ведёт тот же следователь, что и дело Солженицына. Эта деталь, в числе других, через годы удивительно сблизит две противоположности: русского почвенника, попавшего на Запад, и западника, сибаритствовавшего на Родине.

Лефортово, Бутырка, Лубянка — это только разгонные круги гулаговского ада. Вскоре началось самое страшное: ранним утром его, вместе с другими зэками, которых он, по заведённому порядку, видеть был не должен (а они его), посадили в воронок с надписью «Хлеб» (или какой-то другой пищепромовской надписью для усыпления внимания пока ещё свободных москвичей). Ехали довольно долго, часто сворачивая и трясясь по ухабам. Под конец машина сдала назад: обвиняемых выводили так, чтоб они не видели окрестностей, и встречали всегда клацаньем затворов, чтоб думали — привезли на расстрел.

Скоро Новый год.

Это была одна из самых страшных тюрем в СССР и, возможно, во всей послевоенной Европе: советский Собибор, не меньше. Устроенная в оскверненном, полуразрушенном Свято-Екатерининском мужском монастыре в посёлке Суханово [2] Теперь это окраина подмосковного города Видное сразу за МКАД. она считалась чуть ли не официально «пыточной тюрьмой». Здесь выбивали показания, верно следуя сталинскому посылу «Признание — царица доказательств». Тем, кто ещё не понял, что работал на английскую разведку, являлся прихвостнем американских империалистов, пособником фашистских оккупантов, бразильских флибустьеров и прочее, — здесь это понимание приходило. Чудовищные слухи о порядках в этой тюрьме бродили по всей стране. «На Лубянке пугали Лефортовым, в Лефортове пугали Сухановкой» — говорили зэки. А выхода из Сухановки было два: по воздуху, через трубу крематория, и по земле, через монастырские ворота на один из островов архипелага. Первый давал бессмертие, второй — надежду на то, что не бессмертен Вождь. Здесь, по одной из версий, расстреляли Ежова.

Виктору шили «антисоветскую» пятьдесят восьмую статью, шестой пункт: «шпионаж в пользу иностранного государства». Сюда же добавляли всякую всячину: попытка бегства за рубеж, антисоветская пропаганда, спекуляция (единственное, что, пожалуй, было правдой).