Шанталь Мийон-Дельсоль - Политические идеи XX века

Интуитивное предположение Плеханова имеет огромное значение для исследователя, пытающегося понять феномен превращения марксизма в советский тоталитаризм. Возможно, основатель социал-демократии, которого многие историки считали довольно поверхностным и банальным философом, сумел разглядеть камень преткновения ленинской революции задолго до её свершения. Для него восточный деспотизм был своего рода навязчивой идеей. Плеханов считал его "вечным соблазном России" и стремился направить

по западному пути развития как раз затем, чтобы обеспечить СТРтворение в жизнь марксистской теории. Исходя из этого, он тре-fiP ал не мешать развитию классового сознания пролетариата до то-момента, когда он окажется способным самостоятельно совершить революцию и установить пролетарскую диктатуру, которая не будет иметь ничего общего с диктатурой партии, а будет делом самого народа, борющегося против своих эксплуататоров. Мысль о том что подлинная революция невозможна без элементов стихийности, соответствует теории двух революций: Плеханов стремился любой ценой избежать партийного деспотизма.

Разногласия относительно стихийности революционного дви-жения стали причиной разрыва между Лениным и Плехановым. Речь шла о серьёзнейшем вопросе, который предопределял природу нового общественного строя. Ленин позаимствовал у Плеханова упрощённую марксистскую идеологию, годную для конкретного применения. Но за 25 лет, предшествовавших революции 1917 года, Ленин сумел навязать социал-демократам свою собственную точку зрения и разбить многочисленные течения, появлявшиеся в марксистской среде. Ленину удалось стать бесспорным вождём Октябрьской революции прежде всего потому, что он умел вести политическую борьбу, был человеком действия и великолепно разбирался в любой обстановке. Кажется вполне вероятным, что если бы во главе русской революции оказался Плеханов, то у тоталитарного государства не было бы шанса возникнуть.

В действительности Ленин оставался верен марксистской теории, но в процессе её конкретного применения он дошёл до крайности. Марксизм был скорее научной доктриной, чем идеологией: в нём были заложены противоречия, которые и составляют богатство продукта интеллектуальной деятельности. Но противоречивая доктрина является плохим инструментом для захвата власти. Действия требуют логики: за каждым решением следует определённый результат, тогда как в научных рассуждениях можно сделать предположение и забыть о его возможных последствиях.

Всё, что написано Марксом, казалось милым и привлекательным в рамках теоретического сборника. Потребовался ленинский Цинизм, чтобы сделать из его работ»простые выводы и превратить их в конкретные результаты. Право является лишь опосредствованием отношений между индивидуумом и подавляющим его государством: нужно устранить право, следовательно, нужно согласиться с произволом. Права человека, порождение западной цивилизации, представляют собой одну из форм буржуазного гнёта, а формальные сво-оды являются лишь пустым звуком. Поэтому революционное правительство должно их немедленно отменить. Релятивизация истины, позволившая Ленину установить деспотизм безграничного произвола

16

17

своей партии, прямо вытекает из марксистской идеи классового характера истины, упрощённой и пременённой в качестве политического инструмента. И так далее. Анализируя переход от марксизма к ленинизму, нельзя не заметить насколько опасны манипуляции с привлекательными идеями, если не учитывать их отдалённые последствия. Учёный, погружённый в разработку своих идей, пришёл бы в ужас, если бы ему показал кто-то их конкретное воплощение. Но вот появляется человек действия, без колебаний и сомнений. Возможно, Маркс никогда не захотел бы доверить Ленину реализацию своих идей. Однако нельзя серьёзно утверждать, что эти идеи совершенно безобидны. Когда право начинает считаться полнейшей ерун-| дои, нужно готовиться к правовому беспределу. Это так просто.

Ленин и деспотизм

Ленин внёс особый вклад в разработку вопроса о стихийности народных масс и о деятельности партии. С этой точки зрения Плеханов был гораздо ближе к позиции Маркса, когда он обвинял Ленина в недооценке сознательности рабочего класса. Если Маркс говорил о классовом самосознании пролетариата, то потому, что, по его мнению, пролетариат сам должен был осуществить революцию. Но он не мог предвидеть, что революция разразится сначала в России, где пролетариат возник сравнительно недавно и был гораздо слабее, I чем крестьянство.