Илья Будрайстскис - Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы. Парадоксы консервативного поворота в России

Умные люди скапливаются на небольших защищённых территориях – академической среде, леволиберальном политическом фланге, мире современного искусства. Их знания, их критический инструментарий, их способность рассуждать направлена теперь не на сокрушение иллюзий, но на их сохранение.

Однако для того чтобы осознать своё действительное положение, для того чтобы бросить вызов идеологии, а не поддерживать её господство, следует прислушиваться, как и в старые времена, не к либералам, а к консерваторам. Не стоит требовать от идиотов преодолеть собственный идиотизм. Вместо этого, возможно, стоит вспомнить, что «требование изменить сознание сводится к требованию иначе истолковать существующее, что значит признать его, дав ему иное истолкование» [5].

Победить открытый цинизм атакующих консерваторов можно лишь показав, что левые готовы идти ещё дальше, чем они, в критике скрытого либерального цинизма. Не нужно бояться быть грубыми и конфликтными – особенно в момент, когда политический мир корректности катится под откос. Вместо того чтобы бесконечно защищать риторику прогресса от атакующей реакции, стоит занять действительно прогрессивную позицию, настаивающую на изменении существующего порядка с его двусмысленностью и фатальным разрывом между реальностью и языком, который её описывает.

Что такое «моральная катастрофа» и как с ней бороться

Можно ли сегодня говорить о новом «моральном повороте» в политике? Да – особенно, если рассматривать экспансию морального дискурса как верный признак кризиса самой политики. Однако в отличие от наступательных моральных спекуляций прошлого десятилетия, новый поворот к морали является ограниченным и реактивным. И если прежде моральные спекуляции элит, оправдывавших, например, неограниченное применение военного насилия при помощи универсалистских аргументов, стали объектом серьёзной теоретической критики [6], то сегодняшний морализм, проявляющий себя почти как инстинкт «образованного класса» перед лицом политических вызовов, пока мало описан.

Тогда как во внешней политике «реализм» и партикулярная логика «национальных интересов» снова входят в моду [7], во внутренней приходит время популистских прорывов, которые обязаны своим успехом не призывам к моральному возрождению, но чистому скепсису в отношении права элиты выступать в качестве учителей морали. В последние годы наиболее распространённом типом реакции либеральных интеллектуалов стала констатация своего рода «затмения разума» демократии, рациональные основания которой приносятся в жертву аморальным и обскурантистским эмоциям масс [8].

Ответом на триумф «архео-политики» становится риторика «моральной катастрофы», крушения универсальных ценностей, которая обретает собственную политическую субъектность. Переживаемый в наши дни «моральный поворот» является основным типом реакции интеллектуалов, «мыслящего меньшинства», на маргинализацию морального дискурса в политической практике правящих элит. В России В. Путина или Америке Д. Трампа, где массы и лидеров объединяют вызывающий цинизм, чья картина мира исчерпывается «голой правдой» безжалостной борьбы интересов, апелляции к морали оказываются уделом меньшинства.

Переживание «моральной катастрофы» стало способом существования интеллектуалов в России раньше, чем на Западе, где активное обращение к подобной риторике последовало за недавними электоральными коллапсами в Британии и США. С начала 2000-х годов, по мере оформления основных черт персоналистского режима, и особенно после присоединения Крыма и начала военного конфликта на Украине, дискурс «моральной катастрофы» практически превратился в новый здравый смысл российского образованного класса. Последовательный отказ от политического мышления осуществлялся через бесконечные дискуссии о границах этически приемлемого, «институте репутации», различных формах устранения от участия в коллективном нравственном падении. Это стремление к нравственной чистоте принимало не только пассивные эскапистские формы, но и могло выражаться через публичное действие (основания которого оставались не политическими, но этическими).

Признание самого факта «катастрофы» прочно отделяет порядочных людей, сосредоточенно разрабатывающих планы индивидуального спасения, и тех, кого уже не спасти. Проведение и постоянное уточнение этих границ (в связи с каждым новым действием правительства или фактом общественной жизни, обозначающим необходимость морального выбора), однако, не только не исключает авторов таких суждений из политики, но наоборот, цементирует тотальность современных политических моделей. Воображаемые этические границы превращаются в реальность действительного разделения общества, обеспечивая работу механизмов контроля и манипуляций со стороны власти.