Александр Бовин - XX век как жизнь. Воспоминания

Казалось бы, увеличение числа «отщепенцев» должно было заставить начальство задуматься, изменить тональность и содержание выступлений, с меньшим восторгом говорить об успехах, то есть начать серьезный разговор с серьезными людьми. Но работа над очередной речью перед избирателями Бауманского района Москвы показала, что если «заказ» и изменялся, то в противоположную сторону — больше успехов!

У нас в группе «разработчиков» усиливалось напряжение. Арбатов предлагал «хлопнуть дверью» и уйти. Цуканов умолял понять Леонида Ильича и не перечить, мы с Иноземцевым считали, что от хлопанья дверью ничего в лучшую сторону не изменится и поэтому хлопать не имеет смысла…

С предвыборными речами выступали все члены и кандидаты. И я продолжил изыскания, начатые во время принятия Конституции. Лидировал Кириленко. Он отбивал поклоны своему шефу 13 раз. Самым отстающим был Машеров — поклонился всего 3 раза. Между этими цифрами — 3 и 13 — характеры и надежды…

Мне с моими избирателями было легче. Речь я писал для отчета. Выступал же без текста, пытался что-то объяснять, в чем-то убеждать, вселять надежду. Отвечал на множество вопросов. И все равно ощущение фальши, искусственности происходящего сохранялось. Но еще сохранялась надежда.

Афганская тема, если иметь в виду мало-мальски объективный анализ, была закрыта для журналистов. Репортажи, очерки требовали пребывания в стране, да и вообще были не по моей части.

Но существовал еще один разворот афганской темы — заграничный. Официальная, правительственная заграница нас осудила. Многие компартии осудили тоже, среди них ведущие европейские — итальянская и французская. С ними решено было работать индивидуально. В Италию, в частности, ЦК командировал Евгения Максимовича Примакова и меня.

Примаков вырос в Тбилиси. Потом учился в Москве, стал арабистом, по этой линии дорос до корреспондента «Правды» в Каире. Место для арабиста ответственное и престижное. Потом пошел в науку. Сделал блестящую карьеру — уже в 1977 году стал директором Института востоковедения, а в 1979 году был избран академиком АН СССР. Умный, компанейский человек с широким кругозором, умеющий и сам работать, и организовать работу других. Мы были знакомы давно и считались друзьями.

За неделю пребывания в Италии мы дали множество интервью (телевидение, радио, газеты) и приняли участие в нескольких дискуссиях, которые были организованы коммунистами. В то время события в Афганистане только начинали разворачиваться. Душманов еще не было. В солдат наших еще не стреляли. Поэтому было относительно легко аргументировать нашу точку зрения. Любопытны были встречи с коммунистами. Очень хорошо просматривалось расхождение позиций зала и президиума. За столом президиума, на сцене сидели мы с Примаковым и местные партийные боссы. В зале — «рядовые» коммунисты. С нами спорили боссы. Зал же (а там стояли микрофоны) часто шумел в нашу пользу и встречал аплодисментами наши аргументы. Видимо, еврокоммунизм, уже затронув «верхи», еще не дошел до «низов».

В Москве афганские сюжеты затрагивались в связи с под готовкой пленума ЦК, который состоялся 23 июня. Доклад «О международном положении и внешней политике Советского Союза» сделал Громыко. Брежнев подвел итоги прениям. Ему, да и всем, кто принимал решение о вводе войск в Афганистан, было важно получить одобрение пленума. И они его получили. Пленум принял решение о проведении в феврале 1981 года XXVI съезда КПСС.

Большие треволнения вызвала попытка Вашингтона сорвать, ссылаясь на Афганистан, Олимпийские игры в Москве. Американцы действовали жестко, напористо. Прессинг по всему полю. У нас анализом ситуации занимался Андропов (не только, но и…). На его звонок я ответил, что не вижу необходимости проводить усеченную Олимпиаду. Он рассердился и назвал меня «трусливым интеллигентом».

— Увидишь, утрем нос Картеру!

И утерли. Я ошибался. Слишком долго и педантично взвешивал все за и против. А надо было «проинтуичить» и сразу к политическому выводу — утрем нос!

25 июля умер Владимир Семенович Высоцкий. Я с ним несколько раз встречался в Театре на Таганке. У него возникла идея: давайте вместе куда-нибудь поедем, вы прочтете лекцию о международном положении, а я ее спою. И он действительно сочинил такую песню. Но вместе мы так и не выступили.

Высоцкий, как и Сахаров, оказался сильнее огромной государственной машины. Как его ни третировали, ни запрещали, ни отлучали от поэзии, он, как трава через асфальт, пробивался через все запреты и препоны. Вопреки официальной иерархии, он стал самым народным артистом, самым народным певцом. Поэзия, как и положено, оказалась сильнее политики. Поэт победил власть.